– Уйдите, оставьте, – кричала она, – я не виновата. Не виновата: я никого не просила, не хотела, видит Бог, я не виновата.
Илья Ильич прибегал из кабинета, брал руку больной и нежно упрашивал:
– Леночка милая, успокойся, я ни в чем не виню тебя, я тебе верю, будь покойна; ведь я пошутил только с запиской от портнихи, я тебя не ревную.
– А? Что? Что ты говоришь? – приходила в сознание больная и смотрела на мужа. – Это ты? Ну, слава богу! А что я кричала?
– Ты все себя коришь, убиваешься! И что ты? Неужели все из-за той записки от портнихи?
Елена Никитишна горько улыбалась, хваталась за голову и ничего не отвечала.
Так прошла вся ночь, долгая томительная, показавшаяся всем целой вечностью. Казалось, конца не будет этой хмурой, мокрой, осенней ночи. С пяти часов дня и до девяти часов следующего утра стоял туманный сумрак, превративший чуть ли не целые сутки в ночь. Неудивительно, что Елене Никитишне эта ночь показалась целой вечностью и не было ей конца. Как радости великой, ждала она проблеска утренней зари, но густой туман и свинцовые тучи окутывали Петербург с его окрестностями. Елена Никитишна прислушивалась к ночной тишине, и до ее слуха доносился рев ветра, перемешивавшийся с ударами дождевых капель. Жутко делалось на душе от этого ненастья, но для больной оно вполне гармонировало с ее собственным настроением, и поэтому-то так невыносимо тяжело ей было.
– Дуня, Дуняша, – звала она горничную; но девушка под утро крепко уснула здоровым сном уставшего человека.
– Ильюша! – пробовала кричать Елена Никитишна, которой ночное одиночество было невыносимо, но муж тоже крепко спал в своем кабинете, положившись на горничную. Больная хотела встать, чтобы растолкать Дуню, и не могла. Хотела кричать и чувствовала, что звуки выходили слабые, чуть слышные, похожие на стоны. Она нехотя всматривалась вдаль и как-то особенно рельефно видела все те же странные призраки.
– Убийца, убийца, преступница. Куликов с жандармами и полицейскими идет за тобой. Вот, вот шаги их уже приближаются. Наступает час расплаты. Цепи готовы уже для тебя и кандалы припасены. Чу!.. Звонят уже у подъезда… Дуня, беги отворяй! Принимай, счастливая вдовушка, дорогих гостей.
– Лжете, лжете, – пробовала протестовать больная, и ее воспаленный мозг делал последние усилия. – Лжете! Никто не убивал его! Он умер по воле Божьей, погиб на корабле с другими пассажирами! Лжете!..
– Полно! Так ли?! Кто сказал это тебе? Как попал он на корабль? А чья это насыпь под тремя березами на берегу Волги?! Чей окровавленный труп зарыт там, без христианского погребения, без покаяния и молитвы?
– Ильюша! – закричала больная, собрав последние силы, и упала без чувств на подушки.
Илья Ильич услыхал этот крик, прибежал в спальню и увидел храпевшую в углу горничную и бесчувственную жену, голова которой свесилась с постели. Он бросился к ней. Больная не приходила