– Не мочно козаку биться!
– А с кольем мочно?
– Киньте палочье – кину саблю!
– Ежели в кулаки отобьете, владайте возами!
– А ну давай, гольцы!
Покидали колье на лед.
– Эй, козак, мы колье кинули!
– Добро! – Разин шагнул к лежавшей шубе, отстегнул ремень с саблей, кинул пистолет на овчину. Толпа подчинилась ему, он выстроил ее, встал в голове толпы и крикнул:
– Ну, зачинай!
Две толпы плотно сошлись. Разин бил кулаками в грудь, и каждый, кто не увертывался от удара, отлетал и падал. Там, где шел он, лежали люди.
– Ага, дьявола! Воза наши и, по уговору, полушубки тоже.
– Сговор не ладной, пошто лишнего бойца приняли?! – кричали полушубки.
– В гузне свербит?!
Разин прошел толпу в полушубках; кто лежал, кто бежал прочь, но враги между собой перемигивались. Разин, смекнув сговор, повернул в сторону шубы с оружием, а когда он повернул, сбив с ног встречного, что заслонял дорогу, раздался свист в кулак и в то же время над головою казака взвилась петля, захлестнула шею.
– Эге, дья-а…
Шагах в десяти в стороне из-под татарской шапки белели оскаленные зубы. Руки в кожаных рукавицах быстро мотали ременную бечеву. Не помня хорошо себя, но и не боясь, с удушьем в груди, Разин кинулся на блеск зубов, большими руками вцепился в жилистую шею врага, толчком груди свалил навзничь.
Татарское лицо под грудью Разина побагровело, раскосые глаза выпучились:
– Шайта… шайтан…
Хотя петля худо давала дышать, Разин двинул плечами – хрустнули кости, он завернул врагу шею с головой на спину.
– Тяпоголов59, гляди, Юмашку кончил!
Скользнули по льду сапоги. Разин не успел защититься от хлесткого удара кистенем – удар потряс все его тело.
Река с ларями, с пестрой толпой, рыжей стеной Кремля, с пятнами золоченых кокошников на церквах закружилась и позеленела, только где-то далеко прыгали огоньки не то крестов на солнце, не то зажженных свечей. В ушах длительно зашумело…
10
В верхние окна пытошной башни веет сухим снегом. Огонь факелов мотается – по мутной белой стене прерывисто мечется тень человека, вздернутого на дыбу. Рубаха сорвана с плеч, серый кафтан лежит перед столом на полу. Поднятый на дыбу, скрипит зубами, изредка стонет. Палач только что продел меж связанных ремнем ног бревно, давит на бревно поленом, глядит вверх, чтоб хрустнувшие, вышедшие из предплечья руки пытаемого не оторвались. Колокольный звон закинуло в башню ветром.
Киврин за столом, крестясь, сказал:
– Всеношна отошла, должно, по ком церковном панафиду поют? Звонец у Ивана нынче худой, ишь жидко брякает!
У дверей на скамьях, как всегда, два дьяка: один в синем, другой в красном кафтане. Дьяк в красном ответил:
– То, боярин, в Архангельском соборе звон!
– То-то звон жидкой! Ну, Иваныч, с богом приступим!
– Приступим, боярин, – ответил