Птица в виноградных листьях. Оксана Лисковая

ге. Так я шаталась по бульварам Садового кольца, чтобы вдыхая болезненный московский воздух, думать, что я сворачиваю с Невского проспекта к Русскому музею в Михайловский сад. Я ни о чем не думала, я просто плыла по бульвару, ждала пока светофор поменяет сияние красного на зеленый и перешла дорогу. Тело непонятно человека-ли лежало под стелой. Я прошла мимо, а потом вернулась, как тогда к старушке-актрисе, успешно выманившей у меня двести рублей. От него воняло Иван-чаем. Вонь была жуткая, но в ней не было: ни запаха немытого тела, ни мочи, пропитавшей брюки, а затем и другую одежду, ни старости. Я надела перчатки и дотронулась:

      – Эйй! Вам плохо?

      Тело застонало и повернулось ко мне. Это был некрасивый старик.

      – А ты кто?

      – Я иду домой.

      – Нет, ты идешь совсем в другую сторону. Домой тебе сегодня не попасть.

      – Почему?

      – Потому что ты не такая, чтобы легко попадать домой.

      – У вас болит что-то? Я вызову скорую помощь, – мне стало неприятно и страшно.

      – Вызови, к тебе приедут. У меня нога болит.

      Я отошла от него и, вызывая «скорую», заметила, что нечто, что раньше называлось брюками, было мокрым. Когда я договорила, то вернулась к старику, и, преодолевая тошноту, потянула за брючину. Она словно рассыпалась, обнажая темную ногу в чем-то липком и мокром, где была рана, я не поняла.

      – Рана вот здесь, – показал старик чуть ниже колена.

      Я сняла ремень со своих брюк и затянула выше колена, довольно неуверенно. Старик ойкнул и улыбнулся.

      – Хороший ремень.

      – Да, теперь пропал.

      – Приехали, видала. К тебе всегда приезжают.

      – Это к вам. Мне не нужно.

      Я объясняю врачам, то, что могу. Они ворчат. Особенно толстая тетка, она кричит, что как ей надоели бомжи бесхозные.

      – Он не бесхозный. Это мой бомж.

      – Ну, так и садитесь в машину.

      – И сяду.

      Мы едем через бульвары куда-то далеко. Я не смотрю на старика, на недовольных врачей, я смотрю в окно.

      – Меня везут, куда всех бомжей свозят, – поясняет мне старик.

      – А куда еще? – снова кричит тетка.

      Мы долго торчим в приемном отделении. Старика помыли и голого уложили на каталку.

      – Вы с ним? – спрашивает меня доктор в синих брюках и сползшем на одно оттопыренное ухо синем колпачке.

      – С ним.

      – Вы ему кто?

      – Никто.

      – Понятно.

      – Она, доктор, совершенно необыкновенное существо. Вы посмотрите, какие у нее ручки.

      – Покажите, – насмешливо говорит доктор, толкая в лифт каталку с потемневшей простыней.

      – Смотрите, – я поднимаю к лампе в лифте две своих руки в перчатках.

      – Отличные ручки у вашего никто, – кивает доктор.

      – Деточка, ты сними перчатки и не смотри на простыню, – снова вмешивается старик.

      Мы с врачом переглядываемся.

      – Поздно, пока прооперируем, будет ночь. Идите домой.

      – Нет, останусь с ним.

      – Ночью даже родственники не остаются, не положено.

      – Нельзя быть злым на ночь, я останусь, я буду очень тихо сидеть в коридоре, а потом в палате. Я за ним присмотрю, а вы поспите.