Ожидание коз. Рассказы. Галина Щекина

милой, за которую он у нее же и прощения просит. Как это он, такой молодой и так уж постиг это мудрое, молитвенное – к женщине! Откуда это в нем, с его толстыми щеками и кирпичным румянцем? И деревенская поэтесса другого совсем уезда тут, уже начато письмо. Все с собой. Допишу сегодня… Письмо подруги из Челябинска, в котором впервые за два года радостная весть – она нашла свой очередной роман у шланга стиральной машины, на полу. Долой депрессию, дорогая. Пиши, начинай же скорее свой новый роман, а я уже про тебя статью написала довольно просторную, вроде обзора. В ней мало ума, много чувства. Это практически не статья, а величальная песнь… В твой «Урал» и отправлю. Не падай духом, видишь, я готова хранить все твои бесценные рукописи, если уж не могу все издать… Издавать-то надо бы там, где ты живешь, а не там, где я. Но, может быть, попробую хотя бы заложить в память… Текст сохранится. Твои пальцы, которые настукивают гениальные страницы романа, связали мне фантастический шарф, берет – сиреневый фиолет – тихой радугой светится теперь вкруг моего лица… Выше моего разумения такие вещи.

      Владимирская писательница, которая была на семинаре с дочкой, письмо прислала. Считаю, что я первая в стране ее напечатала, горжусь этим. Вязь стариннейших фраз, изящество, преклонение перед Набоковым. Когда-нибудь, верю, увижу ее в толстом журнале. А пока она просит изложить ей технологию выпуска моего альманаха, и я пытаюсь одновременно и одобрить и отговорить. Ее талант не в этом.

      Наша молодая поэтесса, которая удачно снялась в телепрограмме, – фотография: она среди белого фарфора и новых книг, у ног солнечный ребенок и черная мудрая собачища… А фото на членский билет полгода сделать не может. Такова данность. Кстати, вот ее резонанс на Гальского: «вернуться в Россию дождем»! Вообще ее отзвук на кого бы то ни было – это редчайшее прикосновение, она понимает изнутри… Только как ее заставить – уму непостижимо. Взять презентацию финна – доклад написала, но забыла его дома. Пришлось на ходу вспоминать, и ей ее же тезисы строчить. Стихи-то на вторую ее книжку я коплю, но это процесс, кажется, долгий. С прозой этой поэтессы – вот сейчас тут в сумке ее рассказы – вообще разговор особый. Многое проступило из милицейской работы мужа, интересная фактология, да, но одухотворяющая аура самой поэтессы не согрела еще эти факты. Я говорила – женские образы удались, давай дальше… Она перестала даже черновики мне показывать. Неужели я так давлю на людей? К другой поэтессе даже на километр не подходила, в статье посмела похвалить – и то целая трагедия: «Вы ходите по трупам». Эх, нежный народ поэты…

      Это Шекспир, сонеты, которые перевел местный автор, доктор, кстати, а я его так и зову – «Шекспир». Тоже сто листов, ну размахнулся, доктор лор. Кое-что выше Маршака, в общем, я не специалист по переводам, а отзыв прекрасный… Ну что с ним делать, не знаю, хоть убейте. На люди выходить не может, заикается, голодает, с кровью, говорит, неладно, значит,