Лерка была выдумщицей, фантазеркой, она бралась за что угодно, и ей все удавалось. Особенно меня удивляла ее способность сесть за пианино и тут же сыграть любую мелодию на слух, хотя она никогда не училась музыке. Наша учительница пения посоветовала Леркиной маме отдать дочь в музыкальную школу, но у той не было денег платить за обучение. Леркины родители выпивали. Отец выпивал, как будто стесняясь, был молчалив, по крайней мере, при нас. А мать брала стопку водки в руку с татуировкой на пальцах – В, А, Л, Я, опрокидывала, морщилась и, выдохнув, обязательно весело говорила:
– Ух, горькая. Как бедные солдаты пьют?
Меня удивляла манера Леркиной матери всегда говорить о себе в третьем лице. Плаксивым голосом она пеняла Лерке и ее младшей сестре:
– Мама работает, работает, а вы маму не жалеете! В комнате у себя прибрать не можете! Мама с работы пришла усталая…
Но с Леркой было весело. У них никогда не водилось в доме запасов еды, обычно не было и обеда, но чаем с белым хлебом и черничным вареньем там угощали всегда. Моя мама удивлялась, если я уходила к Лерке и зависала там надолго:
– В доме ничего нет, шаром покати, а вам там, как медом намазано.
Но все же чаще Лерка приходила ко мне или Саше, чем мы бывали у нее.
В Сашкином дворе стоял сарай, на втором этаже которого мы устроили штаб. Мы все были влюблены в Тимура и его команду, нам хотелось такой же штаб. В качестве идейного противника мы выбрали себе «ситниковцев», хотя свою идею мы не смогли бы сформулировать даже для себя.
Нам просто нужно было тайное место, где бы мы собирались. Сначала я хотела сделать штабом нашу веранду. Там было светло, стояла кушетка, небольшой синий шкаф, который вполне мог сойти за сейф, и старый папин письменный стол с большим чернильным прибором, на карандашнице которого лежала черная трубка от телефона. Но на веранде мы не чувствовали себя уединенно, мимо все время ходила бабушка, из дома в сарай или огород и обратно.
И тогда мы устроили штаб у Чумаковых в сарае. Наверху раньше, видимо, был сеновал, но теперь в этом сарае не было никакой живности, он использовался как дровяник, а наверх, как на чердак, стаскивали старый хлам. Там стоял диван и у крошечного окна – стол. Окно почти не освещало помещение, было темно, но уютно. Мы по приставной лестнице забирались, сидели там вчетвером или втроем, разговаривали обо всем, мечтали.
А мы с Сашей иногда писали друг другу письма, но не отправляли их почтой, а бросали прямо в почтовый ящик на двери, когда приходили друг к другу.
Женя – Саше: август
«…Мы вчера с Машкой Ивановой гуляли на лугу и нашли мертвого куличка. Кажется, это был не взрослый кулик, а птенец-подросток. Мы взяли от него на память по перышку и похоронили птичку в болоте. Посылаю тебе перышко из крыла куличка.
Ивановы