В ту пору (за исключением Ф.И. Толбухина и Л.А. Говорова, умерших ранее) еще здравствовали все Командующие фронтами. В добром здравии были многие активные участники войны, прошедшие от первых пограничных выстрелов до победных залпов в Берлине и Праге, до того самого дня, что по сию пору мы отмечаем «со слезами на глазах». Теперь практически единицы остались из тех, кто вступал в бой в июне 41-го года. Самому молодому в любом случае уже за девяносто. Скоро они вообще уйдут в вечность…
Так вот, повторю, парад предполагался грандиозный. В Москву пригласили всех Героев Советского Союза. На Красную площадь, несмотря на прошедший накануне первомайский парад, снова вывели войска, историческую и современную боевую технику, а главное – впервые вынесли Знамя Победы, тот самый сатиновый флаг, что младший сержант Мелитон Кантария и рядовой Михаил Егоров подняли над поверженным Рейхстагом. Они его должны были нести и в этот раз.
Родственники маршала Жукова рассказывали, что, получив приглашение на торжественное заседание в Кремле, посвященное 20-летию Победы, Георгий Константинович немало взволновался. Он долго сидел в одиночестве на дальней скамейке в дачной лесной глуши, о чем-то думал, держа в руках яркую открытку с приглашением в Кремль, где не был больше пятнадцати лет, из которых восемь находился практически под домашним арестом, а уж под постоянным приглядом – так точно.
Торжественное заседание, посвященное 20-летию Победы, состоялось за день до парада. На нем присутствовали все легендарные полководцы. Они сидели за столом президиума плечом к плечу, в сиянии золота погон и серебре наград, так славно оттенявших голубизну парадных мундиров. Всех по алфавиту и громогласно представили, а когда очередь дошла до Жукова, зал встал. Вынужден был встать и Генеральный секретарь ЦК КПСС…
Свидетелем тому был Константин Михайлович Симонов, замечательный писатель и один из основных летописцев войны. Он писал:
«Возникла стихийная овация… Ему аплодировали с такой силой и воодушевлением, что казалось, в тот день и час была, наконец, восстановлена историческая справедливость, которой в душе всегда упорно жаждут люди, несмотря ни на какие привходящие обстоятельства. Думаю, что Жукову нелегко было пережить эту радостную минуту, в которой, наверное, была и частица горечи, потому что, пока не произносилось его имя, время продолжало неотвратимо идти, а человек не вечен…»
Тот памятный, особенно по сердечному накалу, вечер и часть ночи Жуков провел в Доме литераторов. Он успел съездить на городскую квартиру, переоделся и, чтобы не смущать писателей, пришел в штатском. Только огненный рядок из четырех золотых звезд оттенял лацкан столь непривычного для Жукова пиджака.