Недели бездействия ушли в прошлое, как и долги по заказам.
3
Луна стала моим оправданием. И моим очищением. Она светила мне, несмотря ни на что. Принимала то, что мне приходилось делать. Принимала меня.
До заданий успокаивала, после – поддерживала.
Значение и важность ее росли, как раковая опухоль. Теперь, даже если я не видел ее на небе, я знал – она во мне. Со мной и для меня. Этот маленький недоступный диск на черном небе сглаживал все углы, высветлял самые мрачные минуты. Ровный и чистый. В какой-то момент в голову даже пришло слово «непогрешимый», но оно не подходило, это было слово из прошлого мира, мира, которого у нас нет и больше никогда не будет.
Я был почти счастлив.
Мне было почти хорошо.
Ни с одной женщиной, ни в одном стакане выпитого я после не находил такого же удовлетворения и покоя, который дарила мне моя молчаливая спутница. Как я, она была во тьме. Но оставалась чистой. Мой идеал.
Я был почти влюблен!
Старики говорили, что в прошлом мире на таких нотах люди любили заканчивать истории. Тем людям хотелось верить в счастливый конец, это помогало им жить. В нашем же мире это было роскошью. И, позволив себе подобное, я будто открыл двери в прошлое, где можно было спать глубоко и безмятежно, где еда имелась на каждом столе, где людей жило так много, что иногда они собирались на своих машинах вдоль улиц и не могли разъехаться часами.
Но кто смотрит назад, может не заметить обрыв впереди.
В этом мире, в мире настоящем, за все была плата, особенно за то, чтобы об этом самом мире не думать. И платить приходилось тем, что только у всех и оставалось: собой.
Глупо сейчас будет сказать, что я этого не понимал. Всегда понимал. Но я упивался бледным мягким лунным светом. И гнал от себя мысль о скорой расплате, как крепко выпивающий пытается не думать о неизбежном тяжелом похмелье.
В тот день я разговорился с соседом по комнате.
Мы все мало разговаривали – было особо не о чем, да и незачем. Но тут как-то мы столкнулись взглядами.
– Я думаю, нам врут, – сказал он. Его голос слегка подрагивал. Он чистил карабин, про который только глухой не знал, что это «семейная реликвия». – Я думаю, нас всех тут положат, когда мы больше будем не нужны.
– Мой отец жив до сих пор, – заметил я. – Он тоже был в Корпусе.
– Ты не знаешь, почему, – голос соседа не поменялся, но движения рук стали резче, четче, как будто кто-то нажал внутри него на кнопку ускорения. – Может, сбежал или еще что. Так он тебе и рассказал правду!
Я пожал плечами.
– Кураторы тоже когда-то проходили через Корпус.
– Так раньше было. Сейчас нас опять слишком много. – Сосед щелкнул затвором. – Опять слишком много.
Я поднял глаза к окну почти машинально. Еще только сгущались сумерки, но бледная лунная половинка уже проглядывал сквозь облака.
– Ты часто туда смотришь. –