Под бурные аплодисменты мы вышли на сцену, я, как и положено переворачивающему ноты, уселся слева от пианистки, взглянул на ноты, которые мне предстояло переворачивать, и понял, что сейчас произойдет катастрофа.
– Бетховен, – произнесла ведущая. – «Крейцерова соната».
Пианистка взяла аккорд.
– Ничего не получится… – просипел я ей прямо в ухо. – Я очки дома забыл!..
– Что? – вздрогнула пианистка.
– Очки, говорю, забыл!.. Не вижу я ничего!..
– Спокойно, – прошептала пианистка, не переставая играть. – Следите за мной. Когда нужно будет перевернуть страницу, я вам кивну…
– Головой?.. – просипел я, уже мало что соображая от волнения.
– Да, – кивнула она.
Она кивнула – я и перевернул.
– Рано! – вскрикнула она и, продолжая играть, свободной рукой перевернула страницу назад.
– Но вы же кивнули! – напомнил я ей – и перевернул страницу вперед.
– Да я не потому кивнула! Не потому! – нервно зашептала пианистка, играя какой-то сложный пассаж. – Вот теперь переворачивайте!
– Вперед?!
– Да!
Я перевернул.
– Назад!!
– Но почему? Вы же сами сказали перевернуть страницу вперед!
– Но вы же перевернули две!..
– Как это две?! – Я приподнялся и, загородив ей нотную тетрадь, стал разбираться со страницами. – Вот одна… вот… ах да, действительно!..
– Да что же вы делаете?! – взмолилась она и, изловчившись, шлепнула меня по рукам. Я автоматически шлепнул ее по рукам, как бы давая сдачи. Она вскрикнула. Скрипач вздрогнул и взял фальшивую ноту.
Так, толкаясь и переругиваясь, мы каким-то чудом доиграли наконец «Крейцерову сонату». Раздались аплодисменты.
– Стул отодвиньте! – ненавидяще глядя на меня, сказала пианистка. – Я же вам говорила. У меня длинное платье. Отодвиньте мой стул! Мне нужно встать и поклониться!
Я галантно отодвинул ей стул. Она встала и поклонилась. Потом начала садиться.
– Стул! – напомнила она, не оборачиваясь.
Поскольку слово «стул» теперь ассоциировалось в моей уже не работающей от страха голове исключительно со словом «отодвиньте», я его опять отодвинул. Она начала садиться на пол. Я автоматически подставил руки… Почувствовав их у себя на бедрах, пианистка взвизгнула и отскочила.
В зале прошел шумок. Там уже, наверное, давно обратили внимание, что, пока скрипач предается своему возвышенному искусству, какой-то молодой нахал у него за спиной сначала подрался с его аккомпаниаторшей, а теперь прямо на глазах у публики начал к ней грубо приставать. Я готов был провалиться сквозь сцену.
Дальнейшее плохо отпечаталось в моем сознании. Помню только, что, кажется, и дальше я все делал наоборот: переворачивал страницы, когда не нужно было переворачивать, и не переворачивал,