Ему удалось продержаться довольно долго. В письмах домой он врал, что по-прежнему очень загружен, что учеба требует от него напряжения всех сил и искренне жалел о том, что дома потратил столько времени впустую. Вопреки дороговизне столичной жизни, писал Кристобаль, при правильном подходе и распределении, можно довольствоваться всем необходимым. Так длилось до того момента, пока Пидаль, в угоду дружеским узам, не сообщил в письме к отцу, что Кристобаль отчислен и поинтересовался, вернулся ли его сын на Кубу. Вслед за этим Кристобалю пришло ледяное письмо от отца. В скупом, канцелярском тоне он сообщал, что отныне не собирается отправлять в Мадрид ни одного реала, поскольку люди, принимающие взрослые решение, должны быть в состоянии заботиться о себе.
Оказавшись без средств, он попробовал стать портретистом. Вскоре однако выяснилось, что работа с красками требовала глубоких знаний и навыков, которыми Кристобаль, к его сожалению, не обладал. Да, он с невиданной легкостью рисовал скетчи, научившись передавать характер. Но и только.
Эти наброски в скором времени привели его в будуары влиятельных мадридских дам. Высокий широкоплечий кубинец одевался со вкусом, носил трогательную испаньолку, рисовал как бог, нередко приукрашивая достоинства персонажа, и был неудержимым дьяволом в постели. Он разбивал сердца гроздьями. К его ногам стекались подношения в виде дорогих безделушек, денег и золота. Это была жизнь молодого жиголо, который среди множества благоволивших к нему женщин, зачастую замужних, мог иногда отыскать одну, к которой испытывал взаимные чувства. Остальных он просто использовал. Кристобаль был молод и ретив. У него не было ни времени, ни желания размышлять о морали.
Однажды он почувствовал, что скучает. Бесконечные любовные похождения, вино и бессонные ночи способны были утомить кого угодно. Хуже того, ему показалось, что он теряет вкус. Обворожительные незнакомки напоминали готические соборы с их неудержимой тягой ввысь, к свету и совершенству. Но стоило приблизиться, разобраться, оказаться внутри – и он просыпался все в том же каменном мешке, где за легким рисунком стрельчатых арок скрывалась немецкая белиберда из чисел и формул, а самая утонченная французская роза была ничем иным, как геометрическим занудством, кусками разноцветного стекла, засиженного голубями. Касаться тонких миров ради того, чтобы рано или поздно превратиться в поршень – как это банально.
III
Он стал играть. Игра давала ему то ощущение остроты, которое он почти утратил в любовных утехах. Близость поражения приятно щекотала нервы. Победа с лихвой окупала риск. Дабы увеличить шансы, он освоил кое-какие приемы шулеров и однажды, будучи пойман, едва не лишился кисти.