я схватил вязальный крючок и распустил ее —
дернул зазубриной за вену на запястье.
криво расползалась плоть – бледное покрывало,
зацепилось узлом за край некрашеной губы.
и что же осталось?
клеймо на затылке каждой мысли о ней,
как на больничных наволочках,
даже если мысль совсем не о…
клеймо излучало тепло.
в полнолуние я сижу голый и потный на простыне,
обхватив колени, подражая сюрреальной стеле,
похож на сырой картофель в граненых срезах,
пытаюсь, как паук, выплеснуть в пространство
шелковый новый мир, паутину мечты,
где мы снова будем вместе.
она будет учить испанский, а я – отбрасывать хвосты,
прогуливаться на поводках нежности,
а по вечерам лениво играть с темными пятнами,
вырезанными из тигриных шкур,
разложенных на письменном столе…
как мне найти тебя, ева,
если ты разлетелась на сотни маленьких женщин?
и я собираю с миру по нитке, с женщин по занозе,
в надежде когда-нибудь собрать целое,
восходящее на остром звуке «ре».
ребро, рембрандт, ре-диез.
ЕДИНОРОГ
осеннее пасмурное утро.
фонари, точно жирафы, тихо бродят в тумане,
косые сгустки теней вздрагивают
за деревьями – это плотва прошедшей ночи
запуталась в водорослях во время отлива.
пахнет паленым войлоком и подгнившими сливами
осень тонкокостная дрожит – жеребенок-рахит
с гнутыми ножками-ветвями.
старуха тащит тележку с яблоками.
иные листья еще рдеют – цвета желчи с кровью.
внезапно срывается мелкий дождь,
сотни призраков трут мокрые ветки ладонями,
добывая туман.
две студентки укрылись от измороси в беседке:
курят, бережно кормят друг друга кусочками шоколада,
словно птицы окающих птенцов – червяками,
лишь бы не размазать на губах помаду.
а захмелевший дворник Ефим грустит у подъезда,
скучает по отчему яблоневому саду;
но не пройдет и месяца, как явится чистокровная зима,
и глянешь – с утра уже снегопад бредет за окном,
точно чистокровный сказочный единорог,
и его жалят белые слепни,
а он нервно отмахивается поземкой-хвостом…
«февраль – фиолетовый ящер …»
февраль – фиолетовый ящер —
распластан на пышном снегу,
и от твердой баклажанной кожи рептилии
валит сомнамбулический пар теплосетей.
приближение зимы щекочет нервы мерзлым пером,
словно приближение гигантской ледяной волны,
и она движется медленно, как улитка, во все небо.
можно подойти вплотную к ее изогнутой хрустальности
и увидеть в ней – нет, не смерть,
но ее глубокий сон, жидкий азот небытия,
разлитый