Моцарт в метро. Альманах. Татьяна Евгеньевна Помысова

страшно удивился он, – Tы что это?

      Мы прошли в палату.

      – И укол-то ерундовый! – с недоумением добавил он.

      Я села в кресло. Cлёзы текли по щекам. Я ничего не могла с собой поделать. C ужасом вспоминала, как я выгляжу заплаканная.

      – У вас есть носовой платок?

      Он усмехнулся и достал из тумбочки чистый носовой платок. Я закрыла лицо и перестала сдерживаться, – не все ли равно, как я выгляжу? Уж, ему-то это точно всё равно! И от этой мысли я заплакала ещё сильнее.

      – Ну, ты что?! – он испугался, кто-нибудь мог войти, – Hу, почему ты плачешь?

      – Обычно, люди плачут от того, что им жалко себя…

      – А почему тебе себя жалко?

      Потому что он не любил меня. В нём не было даже сотой доли того, что испытывала к нему я. Потому что я была лишена даже последней радости, – знать, что он здоров и у него всё хорошо. Потому что погода за окном испортилась, – подул холодный осенний ветер, солнце скрылось за тучами, и я сейчас буду идти по улице одна и мёрзнуть. Идти на работу, которую я ненавижу. Потому что не вернуть Ростова, потому что я умру, так и не испытав настоящего счастья, и прежде, должна буду перенести самое страшное в жизни, – его смерть, и ещё потому что он не понимает всего этого и задаёт глупые вопросы. Ведь не могу же я все это объяснить!

      – Дать седуксенчику?

      Я кивнула, взяла таблетку, проглотила, запила водой.

      – Ну прекрати!.. – он положил мне на шею руку, и от мысли, что это, может быть, последнeе его прикосновениe, я прямо-таки зарыдала.

      Рука отдёрнулась.

      Я подумала, вдруг, как это всё смешно, – сидит сопливая девчонка, шмыгает носом неизвестно отчего, напротив неё взрослый мужчина, не понимающий, в чем собственно его вина, и почему он все это должен терпеть, и засмеялась. Потом заплакала опять от мысли, что я могу смеяться даже в такую минуту, когда все болит внутри, словно от невидимой раны.

      Он достал сигарету и закурил.

      – Можно я тоже?

      Протянул мне длинную золотую пачку, – такие мы курили с ним в Ростове. Седуксен, видно, уже начал действовать, – плакать я перестала, необыкновенное равнодушие накрыло меня словно ватным колпаком.