– Стихи… то давно было, в студенчестве. И рассказики писал, в многотиражке печатался. И на сцене немного играл… – Николай Васильевич смущённо улыбнулся.
– О, вот видите! Я же говорила! Вот у вас были способности, но вы не стали ни писателем, ни артистом! А если бы это был талант, то стали бы. Вот Вадик со своим талантом пробился, его знают, его картины покупают! А вы где играли, на какой сцене?
– Да особо ни на какой… У нас был коллектив такой, вроде как самодеятельный, но довольно сильный. Мы по заводам ездили, по воинским частям, в городском Доме Культуры выступали. Первое отделение – для партийного руководства: о революции, о партии, о комсомоле. А вторая часть – миниатюры. Юморные в основном, но и серьёзные бывали. А однажды очень глубокий спектакль поставили, антивоенный, но… настоящий, что ли. Я там изображал такое божество войны, которое требует всё новых жертв. Оно взывает что-то вроде: «Отдай мне своих юношей, мне нужны их нервы и мускулы, жилы и кровь! Они умрут ради меня и возьмут с собой миллионы других юношей…» При этом я стоял в левом углу тёмной сцены, а в правом находилась девушка, изображавшая на контрасте со мной всё доброе и светлое – мир, семью, не помню уже. Ну и нас с ней поочерёдно выхватывали пистолетом[1] – Эля при этом понимающе закивала, мол, знаю, что это такое, – а я произносил свои монологи на эмоциях, жестами, напрягая руки. Так вот, потом у нас был такой, ну, банкет, что ли, и один артист, настоящий, из театральной труппы, так он сказал, что сам играл эту роль довольно часто, но играл её на тексте, делал упор на смысл. А в моём исполнении увидел, как эту роль можно отыграть по-другому, на эмоциях. Это был потрясающий комплимент!
– Ой, как интересно! Как же вы так, не пошли дальше, не стали актёром?
– Ну, вы же тоже не пошли в художники…
– Не с моими средними способностями лезть в большое искусство, – девушка произнесла эту фразу каким-то чужим, чеканным голосом, как истину в последней инстанции, основополагающий постулат. И тут же сменила тему, вновь защебетала:
– Ой, Николай, вы же так здорово рассказываете! Наши крокодилы ведь все, кто художник, кто артист, им будет тоже интересно! Вы не подумайте, что я их обзываю, они сами себя крокодилами именуют, потому, что крокодил не способен смотреть назад, ну просто шея у него не поворачивается, вот и они все такие, вперёдсмотрящие, авангард, типа. Они вечером приедут, тут шашлык будет, веселье, они всегда что-то забавное придумывают, а не просто пьянка. Вы приходите непременно, я вас приглашаю!
– Нет, что вы Эля, – Захарьев растерялся, – как это я вдруг приду к незнакомым людям, в чужую компанию… И одет я по-рабочему, и с собой принести нечего («Не с чекушкой водки же приходить», подумал он).
– Да ну что вы, в самом деле! – она даже замахала руками. – Они сами в таких лахах[2] приезжают, это ж богема! А жратвы и выпивки столько привозят, что на три пикника хватит, потом всем с собой чуть не силком раздают. И послушать вас захотят наверняка, как вы артистом были