на лепестки распавшаяся роза.
Чернил застыла выцветшая гарь,
желтея в старческих прожилках целлюлозы.
Тебя глотали – жадно!
пусть вразброс.
Ещё гудит захватанная флейта -
разводы жирные от пальцев, и засос
коричневый,
помадой номер чей-то.
Лесов нехоженых мелованная синь -
чуть тлеет в глубине, под мёртвой кожей,
а сверху по линованному ложу -
крючками ржавыми
аптечная латынь.
…
Достанься ты мне раньше прочих книг,
спалил бы тут же
остальные фолианты!
И в декольте твоём бы вырезав тайник,
припрятал все свои наганы и брильянты!
Снесу тебя обратно, в "Букинист",
откуда вынул наугад, из-под развала.
На память – папиросный вырву лист,
пропахший табаком и снегом талым.
Охота на лис
Туман вишнёвый, чайка ранняя,
рассвета вымокший кисет.
Ползут лисицы подсознания
из чёрных дыр на белый свет.
Бегут растрёпанные, тёплые
из лабиринтов душных нор,
туда, где над корнями волглыми
стада скитаются озёр.
Зверьки без племени, без имени
лакают грёз прозрачных кровь.
Меха серебряные, синие
глаза – из песен и снегов,
и смысла лопнувшего бусины,
сверкая, сыплются с небес
в опавший лес, на лист искусанный,
седой и вылинявший весь.
Всплывают первые охотники
в деревьях и, напряжена,
дрожит, кружась листами нотными
пустыми, злая тишина.
Рожок зари, борзы́е бóрзые,
кувшинки алых облаков,
и шкурки лисьи, глазки вострые -
сквозь вспышки пышные хвостов.
Nirvana Rehab
Курт Кобéйн уехал в Простоквашино.
В полосатом свитере своём.
Воздух там морозный, небодяженный.
Хаза е – с собакой и котом.
Пей себе вино из одуванчиков!
Бегай по окрестностям с ружьём.
Вечерами зарубайся в танчики
С корешем по кличке Почтальон.
«Кортни, хай! Какого хрена лысого,
жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Хочется мне светлого и чистого
белого размазать по весне!»
Русская Нирвана незалежная!
Гранжевый лохматый Гамаюн.
Дети, не стреляйте в Пересмешника.
Может, это птица-говорун.
Оттаяли глаза
Оттаяли глаза мои – я выпал
на свет бездомный, в прошлогодний снег -
набухшей семечкой. Наколотые рыбы
паслись над городом, выгуливая мех,
на шпильках цокали в тумане незнакомки,
хрустели льдом затёкшим кисти рек,
зима, застигнутая на излёте ломки,
в меня смотрелась, словно человек
попавший в переплёт горящей книги,
ему выклёвывали пепел из-под век
сороки времени. Бездушный, многоликий,
ещё не загустевший, вязкий мир
за шиворот стекал, двоились крики,
рассвет в тулупе душном, конвоир,
а ну пошёл, кому сказал, собака
лизнула в нос пахучим наждаком,
и я проснулся, оттого что плакал.
Февраль, чернильница,
весны прозрачный сон.
SuperNova
Разбит кувшинчик. Дудку потерял.
Дела житейские! И лес непроходимый.
В груди – воронка, ямка для костра,
а спички вышли все, и дождь всю ночь галимый.
И я ослеп от вспышек. Не нова
игра моя. И я – не Супернова.
Я – сорная бездомная трава
на пустыре за баней. Мне кайфово
от каждой загнанной под ноготок иглы
рассвета дымного, безумного заката.
Туман облизывает снежные холмы
и шепчет:
«что стоишь???
(..а дальше – матом)».
Бестиарий
Перебираю