И все это время в воздухе плясали десять тысяч нот «Тим-тиририма». Я выбрал момент между двумя аккордами и небрежно почесал за ухом.
Я так вошел в роль, что меня и впрямь потянуло зевать. На этот раз я зевнул от души, так что сидящие в первом ряду без труда могли бы пересчитать все мои зубы, потом потряс головой, словно желая пробудиться, и промокнул рукавом слезящиеся глаза.
А «Тим-тиририм», не останавливаясь, струился дальше. Головоломная гармония и контрапункт то сплетались воедино, то рассыпались вновь множеством нитей. И все это звучало безупречно, ровно и легко. Я играл как дышал. И когда под конец десятки запутанных прядей мелодии сплелись воедино, я не стал акцентировать финал. Просто доиграл и слегка протер глаза. Никакого крещендо. Никаких поклонов. Ничего. Я рассеянно хрустнул костяшками пальцев и наклонился, чтобы убрать лютню в футляр.
На этот раз сначала раздался смех. Смеялись все те же люди, что и прежде, они гоготали и колотили по столам вдвое громче прежнего. Это были свои. Музыканты. Я убрал с лица скучающую мину и понимающе улыбнулся им.
Аплодисменты зазвучали несколько мгновений спустя, но хлопки были разрозненные и неуверенные. Еще до того, как в заведении снова вспыхнул свет, они угасли, сменившись гулом споров по всему залу.
Когда я спускался со сцены, навстречу мне бросилась Мари. Лицо ее лучилось смехом. Она пожала мне руку, похлопала меня по спине. И она была только первой из многих. Все они были музыканты. Пока я окончательно не утонул в толпе, Мари взяла меня под руку и отвела к моему столику.
– Господи помилуй, малый! – воскликнул Манет. – Да ты тут вроде короля!
– Э, обычно его приветствуют куда более бурно! – возразил Вилем. – Как правило, ему аплодируют до тех пор, пока он не сядет за стол. И прекрасные девы строят ему глазки и усыпают его путь цветами.
Сим с любопытством огляделся по сторонам.
– На этот раз реакция была какая-то… – он замялся, подбирая слово, – какая-то неоднозначная. Почему бы это?
– Потому что наш юный шестиструнник так востер, что того гляди сам порежется, – сказал Станхион, подходя к нашему столику.
– А, вы тоже это заметили? – сухо сказал Манет.
– Брось, – возразила Мари, – это было блестяще!
Станхион вздохнул и покачал головой.
– Лично я, – с нажимом заметил Вилем, – хотел бы знать, о чем речь.
– Квоут взял самую простую песенку на свете и сыграл ее так, словно прял золото из простой кудели, – объяснила Мари. – А потом взял по-настоящему серьезную пьесу, такую, которую могут сыграть разве что несколько человек во всем зале, и сделал вид, будто она такая простая, что ее мог бы сыграть ребенок на жестяной дудочке.
– Это было очень остроумно, не отрицаю, – сказал Станхион. – Проблема в том, как именно он это сделал. Все, кто кинулся