Прежний интерес, сосредоточенный почти исключительно на гигантской фигуре Наполеона и фигурах видных военачальников, начал постепенно сменяться вниманием к простым офицерам и солдатам. Выход в конце XIX в. многочисленных полковых историй[88], которые чаще всего основывались на общеизвестных опубликованных материалах, был отражением той же тенденции. Французы, как нация, которую постигла трагедия, искали духовную опору в своей великой истории, причем в истории не только великих полководцев и больших политиков, но и всего народа. Память о сражении при Москве-реке теперь оказалась, с одной стороны, «оплодотворена» образами простых офицеров и солдат Франции, наполнена человеческой теплотой и стала более близкой и подлинно национальной, но, с другой стороны, не могла не избежать еще большей мифологизации. Вообще, французские историки на протяжении тридцати последних лет XIX в., несмотря на появление новых материалов, даже не попытались сформировать, хотя бы частично, обновленный взгляд на сражение при Москве-реке. Из собственно исторических работ можно упомянуть только биографию генерала Ж.-М. Дессэ, написанную Жозефом Дессэ и Андре Фолье, где на основе воспоминаний Жиро де л’Эна уточнялась роль 4-й пехотной дивизии в сражении, и две книги П. Боппа об участии в битве полка Жозефа-Наполеона и 1-го хорватского полка[89].
Во-вторых, французская историография Бородина стала утрачивать свою антирусскую, «антиварварскую» заостренность. Для Франции начался поиск стратегического союзника, которым в те годы могла стать только Россия. Новая международная ситуация заставляла французов подвергнуть образы своей исторической памяти заметной корректировке. Особенно показательными в этой связи стали работы Альфреда-Николя Рамбо (1842–1905), известнейшего специалиста по русской истории, преподававшего тогда в Нанси, и профессора Леоне Пинго из Безансона[90]. Рамбо попытался понять динамику французско-русских отношений, показав как противоречия, ведущие к долговременной ожесточенности, так и факторы, сближающие оба народа. Подчеркнув, что французский дух определенно является частью духовной русской жизни (особенно в среде средних и высших слоев), автор указал на такую общую их черту, как стремление к созданию легенд о своем прошлом[91]. Стремясь лучше понять суть ощущений обоих народов в 1812 г., Рамбо не преминул посетить Бородинское поле. При этом, повествуя о надписях, выбитых на бородинских памятниках, которые были призваны увековечить русские мифы, автор счел своим долгом их опровергнуть, особенно те, которые касались количества потерь сторон. Реальные потери составили, по его мнению, 28–30 тыс. бойцов Великой армии и до 58 тыс. у русских[92]. Вместе с тем, не находя сил