Б. Зайцев этот настрой Жуковского отмечает, но до конца не договаривает. Очеркнуть же пришлось многое.
«Мучеником пола он никогда не был – в этом его чистота, счастье и некоторый ангелический характер природы. Это же и лишало той силы, которая дается стихией… Юность его такова, будто он подготовлялся к монашеству… Много и серьезно думал о любви. Представлял себе, несколько сентиментально, с прекраснодушием и нежностью, желаемую жизнь: для заработка трудиться, читать, заниматься садоводством, иметь верного друга или верную жену. «Спокойная, невинная жизнь», умеренная (усмиренная?).
Такова, кстати, и Маша – «нечто лилейное», «тиха и послушна, очень религиозна, очень склонна к малым мира сего – бедным, больным, убогим…» /3.41/.
Вот эта тишина и оказалась оглушительной…
В тихой любви нет не только безрассудства, но и того, что мы обычно называем страстью; не оказалось, соответственно, и сладострастия – в его «грешном варианте», в психоаналитическом ключе.
Эта любовь воспитана, взращена духовно; она и явлена-то была как высшее благо и высшая служба; потому-то все, что имеет внешнюю «практическую ценность» для обывателя, здесь обесценено совершенно. Эта любовь имеет особую степень сублимации – она мыслилась как неизбежная реальность, но виделась как художественное произведение, трагедия, текст (поэтому вся история любви Жуковского и Маши Протасовой «уйдет» в дневники и письма). И здесь, в трагедии, по законам жанра, кто-то должен быть возвеличен, кто-то наказан – и не всегда согласно сюжету.
Вся «человеческая» беда в том, что эта любовь, завязанная и сплетенная где-то свыше, в обыденной «полуприродной» жизни меньше всего бывает движением к счастью. Тот же Вл. Соловьев говорил, что сильная любовь обыкновенно бывает несчастной (бездетной и нераздельной) и неизвестно, благом или наказанием она на самом деле является. Можно сказать также, что тихая любовь подобна яду – есть в ней какое-то самопоедание, морение себя. Потому и кажется, что тихая любовь способна совершать большие разрушения; это не та сильная, мятущаяся, безудержная любовь, что зажигает звезды и двигает светила – она чаще всего образует черные дыры.
С определенной степенью «философской некорректности» можно привести в пример чувство Лермонтова к Варе Лопухиной еще до ее замужества – своей «тихой любовью» Лермонтов добился только того, что уступил ее Бахметеву и сделал несчастными всех троих. Эта любовь, кстати, вошла и в лермонтовские тексты – как неизбежное выражение того, что не воплотилось в реальности.
Суть истории Жуковского будет та же. А потому, как бы предвосхищая исход, итог, можно почти с полным правом сказать: благодаря Жуковскому жизнь Маши Протасовой не сложилась.
Обыкновенно в трагичной любви Жуковского и Маши биографы винят Екатерину Афанасьевну, не сумевшую поступиться своими родственными