оглянулся на детей, и, махнув рукой, что, наверное, означало: будь что будет! – налил в стакан немного водки. Подержал в руке, по-видимому, снова решая для себя вопрос: пить или не пить?, рывком выдохнул из себя воздух и выпил, блаженно ощущая, как горячая струя обожгла горло, а затем и грудь. Пошарил голодными глазами по тумбочке и, не найдя ничего, вытер губы рукавом и медленно подошел к плите. Она пылала. Прикрыв глаза и чувствуя себя на подъеме, с умилением слушал детскую колыбельную., которую пела своему братику Катя. Расслабляясь и светлея лицом, думал о том, что недавно ее пела Таня, добрая и славная жена, а теперь вот Катя, а он, отец, в который раз не сдержал свое слово. Представив на миг Танино измученное лицо и подернутые болью глаза, ругнул себя. Не надо было пить… Жена в больнице, мучается, страдает по его вине, может, и не спит. А он?.. Он, гад, выпил полстакана и еще столько же. Зачем? Не выдержал… Подонок и только! Нет никакой силы воли… – Василий качнулся: у горячей плиты самогон действовал быстро и наверняка. – Как же так получилось? Почему довел себя до ручки? Раньше, года три назад, не пил. И в рот не брал… Любила его Таня, и он ее. Нежное, ласковое создание… Какая жизнь была! А теперь, мать твою… – Он снова посмотрел на малышей, почесал затылок и, глянув на стол, где стояла бутылка с недопитой водкой, вздохнул: – Ну и что, если не часто? Никто же не видит. Раз, два – и в дамки… И, притом, пока Таньки нет… – и с легкостью опрокидывал, как карточный домик, свои зыбкие доводы, только что посетившие его, заполняя душевную пустоту другими мыслями: – Ладно, будет последняя. Последняя-распоследняя!.. С завтрашнего дня завяжу. Вернется Таня, будет рада…
…Слушай песенку ма-а-ю,
Баю-баюшки, ба-а-аю…
громко пела Катя, наклонившись над белокурым голубоглазым братиком.
– И в армии служил нормально, продолжал свою думу Василий, пробуя пальцем воду в выварке, имел кучу благодарностей. Потом закончил институт, работал преподавателем математики и черчения в школе. Все было хорошо. Любил детей, и дети, само-собой, его любили. А теперь?… – Он употребил еще несколько хлестких мужских выражений и с горечью сплюнул. – Когда начался срыв, а затем и падение? Отчего все случилось? Не было ни горя, ни беды… – Василий вытер ванночку полотенцем, проверил ее устойчивость. – Было же время, счастливое и радостное. Было да сплыло… – и снова ругнулся. – А началось все с рюмки. Дружок Витька Наганов, машина его, гараж… Будь он трижды проклят! Бэ-бэ-бэ! – кого-то зло передразнил Василий. – Сомнительные дружки-корешки… Казалось, что глоток водки – чистейший пустяк. Ан нет! За одной рюмкой последовала другая и незаметно, как червь, подтачивала организм и силу воли: муха крылом перешибет, мать твою… И пошло, и поехало, а дальше и вовсе п-покатилось, как с горки снежный ком. Не мужик, а тряпка…
– Папа, возьми Олежкуу, – услышал голос Кати. – Я устала.
– М-минуточку, доча, – отмахнулся Василий, будучи не в силах прервать свои мысли и что-то делать еще. – Трижды на педсовете
