Если бы его, еще юношеские, желания были пропорциональны его стремлениям, Мик, однозначно, нашел бы себя в чем-либо. Но выбирая платформу для будущего поприща, Мик в большей степени думал о том, как он будет пожинать плоды, а не о том, сколько работы нужно для этого проделать. А главное, сколько раз нужно поделиться с другими людьми своими, еще зелеными, плодами. Когда же я говорил ему: «Мик, ты выбираешь для себя нелегкий путь, ты должен быть готов к падениям», он отвечал: «Так я готов». И знаете, отводил взгляд с такой неловкой, словно стыдливой, улыбкой. И я понимал, что падать Мик не готов. Прожить в мечтаниях и иллюзиях готов, но падать – нет. Не потому, что это тяжело, а потому, что это стыдно.
Откуда в нем появилось все это? Сложно сказать. Так он формировался в детстве, и уже лет в шестнадцать-семнадцать под пристальным вниманием эти черты в нем просматривались, а позднее стали видны невооруженным взглядом. Я уверен, что брат прекрасно понимал свою неорганизованность, видел себя неудачником, видел будущее совершенно бессмысленным. Думаю, та субъективная оценка, которую он ставил самому себе, и вгоняла его в отчаяние, от которого он прятался в пьяной атмосфере баров и пабов.
«Я сижу в тюрьме, Бен. Но никто и никогда в это не поверит» – как-то раз сказал он мне.
Из застенчивого юноши Мик превращался в депрессивного и замкнутого алкоголика. В нем начали уживаться две противоположности. И яснее всего свою настоящую природу он проявлял по мере опьянения, когда изысканные манеры могли смениться выражением явного презрения, ухаживания и комплименты противоположному полу на шутки, не просто пошлые, а до отвращения грязные. Таким образом он демонстрировал не что иное, как презрение к самому себе. Так он насмехался именно над собой. И ему это словно нравилось, во всяком случае, он от этого не старался уйти. Он прямо пьянел презрением и насмешкой.
Его редкие отношения с девушками