Кажется, это случилось зимой, на одной из станций Смоленской губернии, где обычно меняют лошадей, следуя из европ в московии и петроградчины.
В тесной комнатушке, где горела лампадка, а за окном буря кроила мглою небо, сквозь треск поленьев услышал я скрипы колёсные да ржания лошадиные.
– Запряги-ка, братец, тройку лошадёнок. – скомандовал кто-то.
– Никак нет-с, вашссссво…
– А по морде?! Ты хоть знаешь, дурень старый, кого везу?!
– Помилуйте, вашссссво…
Послышались глухие удары головы о плетень. Я напялил кафтан, затушил плевком лампадку и вышел в трапезную. В углу, ползая крабом, растирал ушибленный лоб смотритель. На расспросы о причинах мордобоя отвечал рыданиями и всхлипами.
– Фершел заморскый… Из нивирситетов тамошних… Персона такая, что фа! Лошадей ему вынь да положь… Где ж я ему возьму, если последних…
Смотритель не закончил. В сенях вновь заголосили, затем дверь отворилась и в столовую шагнул такой занимательный господин, каких прежде мне видеть не доводилось: мужчина средних лет с умным лицом, одетый скромно, но аккуратно, чем напоминал преуспевающих ремесленников из англицких каменотесных цехов.
Единственными аксессуарами, которые косвенно указывали на благородное происхождение гостя, были бриллианты на циферблате часов и золотые пряжки на скромных туфлях.
Господин с несвойственной для людей его ранга неприхотливостию и непредвзятостию осмотрел комнату, поклонился присутствующим и занял свободный стул. Присел, значит, и заговорил. Даже не заговорил, а понёс такую околесицу, что хоть святых выноси! Дескать, ему пятьсот лет в обед, а тайн в природе для него нет.
Смотритель насмешливо крякнул и удалился в кухню греть самовар и печь плюшки.
– Когда я… – продолжал гость. – по приглашению самого императора Сигизмунда приехал в Констанцу для участия в XVI-ом Вселенском Соборе…
– И как вы, уважаемый граф, – перебил я его в неистовом возмущении, – отнеслись к чудовищному и несправедливому судилищу над чешскими богословами? Уж не вы ли с епишкопами честили их к содомитам, каинам да иудам, туркам да татаринам? И колпак с надписью «Се ересиарх» поди собственноручно им надевали? И пеплом над Рейном сыпали? То-то лицо мне ваше знакомо!
– Напротив! – возразил граф – Я, будучи в родстве с императором, пытался воспрепятствовать насилию. И мой сродственник был не единственным заинтересованным лицом в этой истории. Во всем виноваты распущенные и жадные епишкопы!
– А мне император говорил совсем другое.
– И что же?
– А вот что! «Если же, кто-либо будет продолжать упорствовать в ереси, то я лично подожгу и сожгу его»
– Враки!
– Задокументировано и заархивировано в следственных протоколах!
– Ай-яй-яй! –