демонами, ведьмами, призраками и странными людьми. Но он имел в виду, конечно, не сон, а жизнь, которая страшнее снов. Инквизиция признала альбом богохульством и потребовала уничтожить его. Гойю спасло звание королевского живописца и болезнь, лишившая слуха. «Капричос» сожгли, а ужасные видения остались. Они вернулись к нему, уже как сны войны, в которую погрузилась его страна после вторжения войск Наполеона. Жестокая явь стала продолжением его ночных кошмаров. Так появилась серия «Бедствия войны» – графических свидетельств этой бойни. Он замечал все: и озверевший народ, и бесчеловечность захватчиков. В его эстампах Ад был земного, человеческого происхождения. Казалось, не было таких ужасов и зверств, которые не изобразила бы его рука. В 1819 году в его жизни меняется все. Ни королевских почестей, ни званий, ни денег – глухой художник, живущий на случайные заказы. И только женщины остаются ему верны. Его новую любовь, Леокадию Вейс, не остановили ни почти сорокалетняя разница в возрасте, ни развод с богатым мужем. Они поселились на окраине Мадрида в доме, который прозвали «Домом глухого». Никто не знал, что внутри, на его стенах, вновь начали оживать чудовища «спящего разума». Только спустя полвека четырнадцать из сохранившихся «черных картин» были перенесены на холсты. «Сатурн, пожирающий своего сына» навсегда стал символом жертв страшных войн грядущих столетий. На стенах этого дома он оставил завещание нам, так и не сумевшим расшифровать его пророчество. Мир не изменился. И Сатурн по-прежнему пожирает детей. Только уже не своих. «Быть может, все его картины – причудливая исповедь, свидетельствующая об остром и ясном осознании трагедии человеческого бытия», – напишет его знаменитый земляк Ортега-и-Гассет. «Черная живопись» Гойи стала границей между реальным и иррациональным, реализмом и сюрреализмом. Он первым сумел представить нам в живописи «хаос мироздания» в той форме, которая станет провозвестником всех течений современного искусства.
Григорьев Борис.
Автопортрет
Григорьев Борис. Автопортрет. 1916 г.
Третьяковская галерея, Москва
В октябре 1919 года через Финский залив «на веслах, на рваной тряпке вместо паруса» с женой и четырехлетним сыном уплывал от своей многострадальной родины художник Борис Григорьев. Может быть, самый русский из всех покидавших Россию живописцев. Несмотря на многочисленные просьбы вернуться, Советская Россия словно спасала его своим равнодушием от худшей судьбы, постигшей его репрессированных друзей и коллег. Странное желание что-то изменить и уберечь появляется, когда рассказываешь о человеке и точно знаешь, где, когда и как он должен был «споткнуться» на жизненных перипетиях. В 1915 году, в разгар Первой мировой войны, его жену, Елизавету Георгиевну (урожденную Эллу Марию Антонину фон Браше), арестовывает царская контрразведка. После нескольких месяцев допросов и следствия выясняется, что изменяла Елизавета не родине, а мужу –
