Батай выступает против идеализма как не то чтобы ложного, но вредного представления о гармоничном, соразмерном, архитектурном устройстве вселенной и человеческой жизни, обращая при этом внимание на искусственность выдуманного людьми мира, отвергающего неприглядную реальность, в которой у всех нас на ногах есть большие пальцы, на заводах стоят уродливые трубы, а прекрасные лепестки цветов прикрывают собой отвратительные внутренности[182]. Если Гегеля волнует абсолютный дух, то Батая – «бездушное подгнившее здание» под ним, так как возвышенное основывается на низменном, но отвергает его: «Какую бы роль в прямохождении человека ни играла стопа, его голова легка, поднята к небу и к небесным вещам, и под предлогом того, что его стопы в грязи, он рассматривает их как какой-то плевок»[183]. Проект философа, связанный с разработкой идеи низкой материи, можно счесть также и комментарием к афоризму Шестова из его «Апофеоза беспочвенности» (1905): «Отрыжка прерывает самые возвышенные человеческие размышления. Отсюда, если угодно, можно сделать вывод – но, если угодно, можно никаких выводов и не делать»[184]. Чем занимается в данном случае Батай? Делает вывод, что все упомянутые им факты природной и общественной жизни, взятые как противовес «идее», опровергают любое игнорирующее их возвышенное мировоззрение.
Даже упомянутое мною выше невинное на первый взгляд словечко «кошмар», как представляется, лишний раз отсылает к проблеме борьбы философа с сюрреалистическим идеализмом, постоянно апеллировавшим к прекрасному царству снов, идей и мечтаний как сверхразумному источнику вдохновения[185]. В обращении к нему, собственно, и заключается знаменитая техника «автоматического письма»[186]. Их грёзе Батай противопоставляет свой кошмар, тем самым подрывая саму идею изнутри. Оба понятия обозначают нечто ирреальное, чего не существует или не должно существовать в действительности, однако же если первый термин выражает нечто духовное, то второй – нечто материальное. Отличие кошмара от прекрасной грёзы заключается в том, что он переживается телесно, человек не спит и видит его и тем более не наслаждается им, а становится, как пишет философ в цитированной выше статье о гностицизме, им одержимым. Эта одержимость, для обозначения которой Батай пользуется терминами obsession в смысле явления и obsedé в смысле человека, обозначает буквальную охваченность чьего-либо тела внешней по отношению к нему силой, которая таким образом, будучи сама ирреальной, воплощается в реальности.
Как утверждает Сергей Фокин, мир для Батая представляется дуалистичным, состоящим из отдаленных друг от друга и не связанных между собой оппозиций[187].