– Что скажешь, Сириус?
– То, что я тебе не раз уже говорил: тебе еще рано становиться дизайнером. У тебя есть стиль и ты хорошо передаешь краски. Но мне кажется – я знаю, почему тебе это не нравится, – и поскольку Саша молчала, он продолжил, – понимаешь, Сашенька, ты все правильно уловила и изобразила, я бы сказал даже слишком правильно, как примерная ученица. А тебе нужно… ну, немного сойти с ума.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе просто нужно немного размыть контуры, совсем чуть-чуть. Можно мне? – он протянул руку к палитре.
Саша молча кивнула.
– Вот тут… и тут, ну, может, еще и здесь, – с этими словами он уверенно нанес несколько мазков, – а теперь посмотрим, что получилось.
Он отошел на пару шагов назад.
– Сириус! Это невероятно, как раз то, что нужно, – Саша даже не пыталась скрыть своего восторга, – я и не думала, что ты все еще в теме!
– Да ладно. Это только небольшая подсказка. Тебе просто нужно отпустить себя, дать волю эмоциям, немного подзабыть то, чему тебя учили на уроках живописи – и все получится.
– Значит, ты думаешь, мне не нужно…
– Александра, – немного резко оборвал ее Кирилл, – что я думаю не имеет никакого значения. Хочешь получить совет? Не слушай никого – ни маму, ни друзей, ни меня. Потому что никто, ни один человек на свете не может знать, что тебе нужно. Это твоя жизнь. И только ты можешь решать, что с ней делать.
Саша удивленно уставилась на него:
– Мама называет меня Александрой, когда злится… Ты чем-то расстроен, Сириус?
– Нет, Саша, просто я сегодня не в духе. Так бывает иногда, – он пожал плечами и бросил взгляд на часы. – Извини, мне пора. У меня еще куча дел. Да и Джесса надо покормить.
Кирилл действительно расстроился. Запах краски, разбросанные эскизы, ощущение кисти в своей руке – все это вывело его из состояния равновесия. Перед глазами опять всплыла маленькая студия в подвале на Пречистенке. Продавленная тахта в углу, старый стол, заваленный холстами, мольберт в центре комнаты и маленькая белокурая натурщица, застывшая на трехногом табурете в картинной позе.
– Кирилл, пошел третий час, ты оплатил всего два, я замерзла и хочу есть, – ворчала она.
– Еще пять минут… Я заплачу тебе за час. Только не двигайся!
Какое это было невероятное счастье – стоять перед мольбертом с кистью в руке. Как было здорово творить!
Кирилл вдруг совершенно отчетливо вспомнил это ощущение творческого зуда, когда горят пальцы и кажется, что сойдешь с ума, если не начнешь писать. Он мог часами простаивать перед мольбертом, забывая о еде, сексе и друзьях.
– Побольше чувств, Кирюша, – говорил ему старенький учитель живописи, – добавь сюда немного страсти, откройся холсту…
И он открывался, выписывая на холсте все свои эмоции, страхи, сомнения и любовь. Он рождался и умирал с каждой своей картиной…
Телефон весело завибрировал в кармане холщовых брюк.