колючим был, как кактус.
Меня мой навигатор вёл,
маршрута я не ведал
и был упрямым, как осёл,
и отвергал советы.
Но Бог мне зеркало послал
и мудрых мыслей кладезь.
Теперь я чуть умней осла
и более покладист.
«То снег с дождём, то дождь со снегом…»
То снег с дождём, то дождь со снегом.
Сей мир как будто заклеймён.
По полю тащится телега,
крестьянский транспорт всех времён.
Мужик в телеге и поклажа.
От точки А до точки Б
им ехать. Механизм отлажен,
и поворотов нет в судьбе.
Всё было б так, кабы не случай,
который тоже есть закон,
причём достаточно могучий.
С ним не уедешь далеко.
Вагон – такая же телега,
а поезд – то же, что обоз.
И в нём небезопасно ехать,
в нём пролито немало слёз.
Но вот вопрос: где безопасно?
Спокойствия не принесёт
ни светофор зелёно-красный,
ни трап со взлётной полосой.
Так что же делать? Как же выжить?
В пучине дней не сгинуть как?
С рождения привыкли мы же
смотреть с земли на облака…
Ответ – в терпении и вере
в то, что всё будет хорошо.
Другого я, по крайней мере,
пока ответа не нашёл.
«В поэтическом подполье…»
В поэтическом подполье2
много радости и боли,
много разного такого,
в чём я вовсе не подкован.
Но спокойней там, и проще,
и легко, как летом в роще.
Ни на что там не похоже.
Я бы там полжизни прожил.
Выбираюсь я, однако,
из подполья, как из мрака,
чтоб от новеньких тенденций
ум бодрился, билось сердце,
в жилах не было застоя
и чтоб знать чего я стою.
«Нет времени рассказывать…»
Нет времени рассказывать.
Нет времени совсем.
Мы братья Карамазовы,
мы белки в колесе:
извечное кручение,
упущенный момент…
А городу вечернему
конца и края нет.
А я такой несобранный,
пойми меня поди,
и сердце по-особому
колотится в груди.
Смахну, пока стучит оно,
чуть слышно хохоча,
тревогу нарочитую
движением плеча.
Плохое настроение
сменю на позитив,
чтоб что-нибудь весеннее
смогло произойти.
Самолётик
Лишней становится ваза ночная,
и повышается минимум суточный,
если детишки вникать начинают
в горькую соль политических шуточек.
Новый протест – повод выйти на площадь
для лайкоголика3 и инфонарика4,
но нашу