– Максимилиан Иванович, так можно далеко зайти. В девятьсот пятом все мы выглядели не авантажно. Чего теперь после драки кулаками махать?
– Ну вы-то не из тех, кто сидел в кустах, – возразил действительный статский советник. – Вы-то известный храбрец.
– Храбрец? – нахмурился сыщик. – Уж не тогда ли я им был, когда у меня на глазах абреки застрелили поручика Абазадзе? На дороге из Тифлиса в Гомбары. Даже револьвер не вынул, стоял и дрожал, смотрел, как убивают смелого и достойного человека. Пальцем не пошевелил![3]
В кабинете повисло тягостное молчание. Все вспомнили недавние кровавые годы, и похоже, каждый знал за собой слабину. Столыпин покосился на Трусевича, тот состроил гримасу: мол, потом расскажу…
Премьер-министр велел коллежскому секретарю продолжать.
– Кто как себя вел в страшном пятом годе, действительно лучше не вспоминать, – согласился докладчик. – И в шестом тоже. Сейчас ноябрь тысяча девятьсот седьмого, вроде бы стало полегче. А нашего брата полицейского все равно каждый день убивают. Той России, которая была до бунта, больше нет. И не знаю, вернется ли она когда-нибудь. Раньше, если в Москве городового пальцем тронут, уж вся полиция на подмогу бежит. Хороший служивый мог разогнать драку одним внушением. А теперь… – Стефанов вздохнул и, как бы очнувшись, продолжил: – История, которую я хочу рассказать, началась именно тогда. Если помните, осенью накануне московского восстания была объявлена железнодорожная забастовка. И случился там паралич. Чугунные дороги у государства – будто вены у человека: как закупорка, так хоть ложись и помирай. Это и произошло. Чугунка встала, деловая жизнь прекратилась. А на московском узле скопилось огромное количество товара. Многие пути идут через наш город, вот и попали грузохозяева в оборот. Все пребывали в оцепенении, охраны никакой; приходи и бери что хочешь. Они и стали брать.
– Кто «они»? – уточнил Трусевич.
– Воры, ваше превосходительство. Рука об руку с железнодорожными служащими, конечно.
– Хм. А полиция?
– Об том и речь, ваше превосходительство. Общая полиция кражами не занимается, а сыскная устранилась.
– Это почему же? – насупился премьер.
– А Мойсеенко не велел. И до сих пор запрещает. Говорит: дороги за раскрытие краж не платят, вот и нечего стараться.
Столыпин покраснел и оглядел собравшихся с видом крайнего возмущения:
– Не может быть. Такого просто не может быть!
– Увы, может, – возразил Трусевич. – Я получал сигналы и направил в МСП два отношения. Обращал в них внимание начальника сыскной полиции, что хищения на московском узле достигли гигантских размеров.
– А что Мойсеенко?
– Пальцем о палец не ударил.
– Как же вы такое стерпели, Максимилиан Иваныч? Почему не дали ход? Сообщили бы градоначальнику.
– А что толку? Рейнбот полностью его покрывает.
Генерал-майор Рейнбот был московским градоначальником и непосредственным