– Отчего же, отлично поняла. Да только нет у нас с тобой таких. Оба мы сироты казанские, – вздыхает протяжно, притворно.
– Думай, Любаша, крути колёсиками. Ты у нас в семье самая умная.
– А сколько ты мне времени дашь? Когда ответ нужен?
– Вчера.
– Не-а, дай хоть недельку.
– И ни минутой больше. А теперь согласен и пообедать.
Но с обедом приходится подождать. Звонит телефон.
– Звягинцев у аппарата. Что? Как это таможня не пропускает? Всё, ждите, еду.
Салон машины Звягинцева. Говорит по мобильному, закреплённому на «торпеде».
– Кто тормознул груз? Не может быть! С ним мы в полном расчёте, неужели мало? Как, как? Французы неправильно оформили накладные? Бред какой-то! Сейчас факс им отстрочу.
Звягинцев прижимается к обочине, снимает с «торпеды» мобильник, набирает по-французски текст. Он явно нервничает. Отправляет факс. Перезванивает кому-то:
– Анри, Сергей Звягинцев. Кто отправлял партию «Шанели» и «Мицуко»? А ты где был? Ах, отдыхал! Я тебе факс отправил, немедленно пришли кого-нибудь с правильно оформленными бумагами. Не-ме-дленно, я сказал! Я гневаюсь? Ты еще не знаешь, что бывает, когда я в гневе! Мёрд!
Аэровокзал. Из автобуса выходит Рахиль. Шагает размашисто. Перескакивает через лужи. Переходит через Ленинградский проспект. У метро находит автомат, но карточки у неё нет, достаёт из своей допотопной сумки несколько шекелей, пытается просунуть в отверстие. «Фу, чёрт! – бормочет. – Подражатели хреновы, по-западному жить захотели? Ну, ничего, я вас перехитрю!» Рахиль из бездонного кармана своей нелепой юбки вытаскивает телефонную карточку, на одной стороне которой синяя звезда Давида, аккуратно втискивает карточку в отверстие телефона-автомата.
– Ха! Сработало! – шепчет сама себе и набирает номер. – Ксюша? Это я. Живы, живы пока. Ты дома долго будешь? Перезвоню, пока не могу долго говорить.
Вешает трубку, ухмыляется, быстро идёт от метро, свернув в переулок, подходит к жёлтому обшарпанному дому, заходит в подъезд.
Квартира. Высокие потолки с лепниной, потрескавшиеся. Стены окрашены серой краской, но их почти не видно – всюду от пола до потолка картины. Пейзажи, портреты, натюрморты. Здесь всё вперемежку: работы известных мастеров в богатых рамах и картины, обрамлёнными скромными рамочками, написанные сильной рукой, тут же висят наброски, эскизы, пастель, гуашь, акварели. Старый, но ухоженный паркет, натёртый мастикой, блестит.
Раздаётся переливистый дверной звонок. Из глубины квартиры появляется худенькая женщина в джинсах, заляпанных краской и некогда белой футболке тоже в пятнах краски. Крашенные хной, с рыжеватым отливом волосы крупными кудрями обрамляют лицо. Только попав в полосу света, скупо струящегося из окна, становится понятно, что женщина немолода, однако, походка у неё лёгкая, летящая. Снова настойчиво переливается звонок.
– И кто там такой нетерпеливый? Иду, иду! – женщина, не заглядывая в «глазок», распахивает дверь. – Рашка! – вскрикивает она.
– Ха! –