Скарабей. Наталия Михайловна Радищева

и пусть там «кукуют» на птичьем своём языке! – рассказывая об этом, Миллер смеялся до слёз. – Но немчура не пропала. Обустроилась и стала жить припеваючи, злым языкам на зависть. – Он облокотился о парапет узкой блестящей Яузы и покуривал, любуясь бликами, которые оставляло на воде долгожданное мартовское солнце. Марципан слушал артиста, открыв рот. Он узнал от Миллера, что юный Пётр обожал Немецкую слободу. Она была настоящим кусочком Европы. Аккуратные домики, под красными черепичными крышами, ухоженные сады и милые барышни в накрахмаленных фартучках и чепцах. В Немецкой слободе жила любовница молодого царя – Анна Монс. В Москве её ненавидели. Звали «Монсихой» или «Кукуевской царицей». Позже царь подарил эти земли Францу Лефорту, своему наставнику и другу.

      Марципан не сводил глаз с Миллера, слушал его, открыв рот. Он всё ещё не мог поверить, что происходящее с ним не сон. Потихоньку они подошли к Введенскому кладбищу, которое Миллер называл по старинке, «Немецким». Он купил у старушки букетик подснежников и тихо сказал:

      – Здесь лежат мои предки. Все, даже мама, хотя она и была русская.

      Миллер повёл Марципана по кладбищу, попутно показывая ему интересные надгробья, и рассказал о своих корнях.

      – Мой прадед приехал сюда из Баварии. Он был простой человек, пивовар. Здесь, на Кукуе имел добротный дом и жену подстать себе, белокурую пышную «гусыню». Я недавно был в ГДР, – пояснил Миллер со смехом, – видел немок. Они все «гусыни». Белокурые, серьёзные и ужасно важные. Так вот. Мой недалёкий предок закупал ячмень, делал сусло и варил пиво. И сам снимал с него пробу, крякая и попёрдывая от удовольствия.

      Марципан невольно поморщился. Он ещё не привык к Миллеру, к его манере употреблять в разговоре перчёные словечки.

      – Я думаю, – Миллер нагнулся и положил букетик на родительскую могилу, – у моего пивовара было десять или двенадцать детей. И всех надо было напоить, накормить, выпороть, научить ремеслу, женить, выдать замуж. В общем, я ему не завидую. К счастью, меня чаша сия миновала. Живу, один, как хочу. Я – артист. Моё поприще театр, кино. А собачиться с женой, подтирать детям носы? Не годится, верно? – весело спросил он.

      Марципан засмеялся и кивнул. Ему нравился артист, и нравилось всё, что он говорит и думает. Позже он узнал, что Миллер никогда не был женат, что ему сорок три года, что основную часть из них он прожил в арбатской коммуналке, в десятиметровой комнате, и только недавно получил от Союза кинематографистов отдельную квартиру, там же, на Арбате.

      Они молча постояли у могилы родителей артиста, а потом повернули к выходу. Возле одного из надгробий Миллер потянул Марципана за рукав, предлагая задержаться.

      – Здесь похоронен доктор Гааз, врач, лечивший Гоголя, – пояснил он. – Прочти, что написано.

      – «Спешите делать добро» – прочёл Марципан вслух.

      Миллер снизу, но покровительственно посмотрел на него и сказал:

      – Это и мой девиз. Я люблю помогать молодым. Звёздных «выкидышей», сынков