Господин вылез из возка, покачал головой:
– Н-да, а в имение мне позарез как нужно. Есть туда другая дорога?
– По реке можно, однако. Но от неё всё равно никак. Страсть как снегу много. И сейчас, гляди, – мужик поднял кнутовище вверх, – Метель идёт. Вертаться надо, ваш благородиё, страшно.
– Хорошо. Выбираемся на тракт. Оттуда попробуешь рекой к Царской засеке выехать, а там я пешком дойду.
– Не буду ходить туда, господин офицер, лошадку жалко.
– Дурак, три рубля плачу, экие для тебя деньжищи!
Чёрные створки рта кучера дрогнули в заиндевелой бороде, по щеке скользнула слеза:
– Не невольте, барин, детки у меня, помёрзнем здеся до смерти.
– Становись к запяткам и рви сани сзади, я с уздой сам управлюсь, – зашипел господин и сунул под кушак возницы дуло тяжёлого «Смит и Вессон».
Небо на глазах темнело, крылось седыми космами, нижние концы которых уже цеплялись за верхушки елей. Стал постанывать лес.
«Наддай!» – зычно разносилось по округе. «Шайтан тебя раздери», – шепталось за кибиткой.
– Раскачивай, раскачивай! – орал встрёпанный, потерявший фуражку седок, – Влево, влево выдёргивай. Стой! Теперь вправо давай!
Отдохнув, начинали снова. Матерились, скрежетали зубами. И били, били измотанную лошадь. Мужик заплакал, когда в снежной замяти выяснились вдруг сбившиеся табором сани. Знал по опыту: направляющийся в город обоз, опасаясь быть разорванным метелью, станет здесь на ночёвку. Вон, и костры уже дымят, люди снуют. Повезло, кажется.
– Поди, поищи хлеба и выпить чего, – сунул деньги вознице офицер, – Согреемся и дальше двинемся.
Однако возок больше с места не стронулся. Поджидая ушедшего искать провизию извозчика, господин из «Ямской», имени которого мы так и не узнали, устало забылся в ознобной дремоте. Ему не позволили воспользоваться оружием, на которое он, в общем-то, всегда рассчитывал. Навалились сразу двое – ражие, тяжелые. Прижали, запрокинули голову. Свинцовые пальцы обхватили шею и не отпустили нужное время. Тело вытянули для удобства из возка, раздели до исподнего, оттащили в темень и быстро прикидали снегом. У дальнего костра долго ругались, деля найденное в карманах убитого. Потом пили водку и слезили песню о тяжёлой ямщицкой доле.
* * * *
Ночь. Уснувшая улочка. Земская больница. В ней – чистенькая комната. А в комнате застиранные занавески на окне, стеклянный шкаф с пробирками и микстурами, деревянная, скоблёная до желтизны, тахта у стены. Нечищеные сбитые сапоги городового в растёкшейся под ними луже приковывали внимание заспанного санитара:
– Бог с вами, Ларион Ульяныч, какой оборванец! Мне порядочных людей велено в коридоре укладывать, а вы всё это, тряпьё какое-то подзаборное свозите. Куды девать-то его?
– Положено, Тараканов, смирись, – брякнул шашку на тахту служивый, – Который уж год лодырем здесь сидишь, а всё не раскорячишься башкой своей, что начальство строго требует осматривать