– Снова вспомнила про хороших психопатов. А вы сколько баллов набрали по опроснику Хейра?
Уинтер улыбнулся и ничего не ответил.
– Больше или меньше Собека?
– А почему вы спрашиваете? Это собеседование в Гуантанамо?
– Нет, Уинтер, это просто разговор. Вы когда-нибудь были женаты?
– Вы что, шутите? Кому же я такой нужен?
Андертон критически осмотрела его сверху донизу.
– Постричься, побриться, переодеться – и вы будете выглядеть практически презентабельно. Может, придется где-то сгладить углы. Начать с этой вашей педантичности. Она очень раздражает, – засмеялась Андертон, но скоро снова посерьезнела. – Фримен честно играть не будет. В лицо он улыбается, но потом вонзает нож в спину. Так вот запросто он информацию не передаст.
– Я и не ожидаю, но даже мелочи помогают. Важно то, что мы наладили общение с человеком, который – в теории – знает о ходе следствия все. Этакий кладезь информации. Но он не единственный источник, который у нас есть в полиции, так?
– На что вы намекаете?
– Что вы сразу выпускаете иголки? Это всего лишь вопрос. Люди в ходе беседы обычно задают друг другу вопросы.
Андертон посмотрела на него, но ничего не сказала.
– Вы были ведущим следователем полиции Ванкувера, пока вас не убрали. Конечно, вы нажили врагов, иначе Фримен сейчас не занимал бы ваше место. Но, я уверен, у вас осталось там немало друзей, с кем вы до сих пор поддерживаете отношения, обсуждаете погоду, вчерашний матч и, возможно, какие-то новые повороты в деле.
Андертон еще какое-то время молча смотрела на него, потом сделала глоток коктейля, подошла к дивану и села. Уинтер устроился в кресле. Какое-то время они сидели в тишине, нарушаемой только обволакивающими звуками музыки. Звучала последняя сочиненная Моцартом симфония, лучшая, по мнению Уинтера. В ней был заключен весь спектр эмоций, лежащий между надеждой и отчаянием. Если бы человеческие чувства можно было выразить в музыке, то эта симфония послужила бы идеальной формой для их воплощения. Каждый раз, когда он слушал это произведение, ему открывалось что-то новое.
– Никогда не думала, что вы поклонник классической музыки, – сказала Андертон. – Рок – да, но не классика.
– Моя мать преподавала игру на фортепиано, а Моцарт был ее любимым композитором. Когда она была беременна мной, то прикладывала к животу наушники, чтобы я мог слушать.
– Неужели кто-то правда так делает? – рассмеялась Андертон.
– Вам придется в это поверить.
– Вы сказали, что мама была преподавателем. Она уже на пенсии?
– Нет, она умерла.
– Сожалею.
– Почему? Ведь вы не виноваты в этом.
– Нет, но это то, что обычно говорится в подобных ситуациях. Значит, и вас мама научила играть?
Вопрос Андертон вызвал у него воспоминание об одном из светлых дней их жизни – еще до того, как она раскололась вдребезги. Уинтер сидел за пианино в музыкальной комнате, мама рядом с ним на одной табуретке. Места было