Инне Романовой, художнице
Я вышел, но остался в комнате магнит
высокой стойкости в иссохших досках.
Смола воспоминаний застыла по щелям.
Сознайся, расскажи, о чем она темнит,
что за сюжет в глотках и папиросках
скрипит и стонет по ее петлям?
Лишь пальцем проведи, апрельской бирюзой
ответит львиный лик и пастораль прольется.
Нахлынет стук дверей и каблучков
и хохот шелковый и комариный зной
и мёдом медным в строгости пропорций
девчачья радость древних косяков.
Попрятались гурьбой за ними второпях
купечьи прихоти и аромат волокон…
– Какая им теперь дорога предстоит? —
я шел и мнилось мне в деревьях и камнях
тянулись шлейфом родственники окон.
Там даже время в очереди спит.
Peretz Beda Mayer, artist
Елене Макаровой
Напоследок он оглянулся в дверях:
альбомы, книги,
портрет в простенькой оправе,
его мольберт и кисти…
– придется обойтись,
обойдемся, дело наживное.
Лео ждал внизу,
он нервничал: кругом же немецкие патрули.
Братья Майер растворились в городской неразберихе,
они разошлись, чтобы ускользнуть из города,
как надеялись и тысячи других евреев Праги.
– Мне повезло, он был любитель искусства,
комендант пересылочного лагеря на Маврикии.
Он рассказывал мне о Ван Гоге, – Бедя усмехается,
– «Винсент был очень несчастлив:
картины его не продавались,
долги брату Тео росли,
женщины его никогда не любили…
И это испепеляющее солнце Прованса»
– Зато как я бывал счастлив на Маврикии,
когда получал от него «гонорар»
за копию Ван Гога.
Тогда для Ханы
я снова был высок, красив и талатлив.
Я мог убедить себя на весь долгий вечер,
что Лео жив, что картины не сгорели,
что я еще поймаю
эти тающие облака, розовые и голубые,
эту дымку лиц под масками и цветов на шляпах.
Мы с Ханой устраивали пир
и я рассказывал ей о массариковской Праге,
о воздухе молодой свободы.
Она ведь не бывала в «Латерна Магике».
В папиросном дымке снова возникали
лица-маски Йожефа Лады, Яна Зрзавого
и возвращались горячие споры
об экспрессионизме и романтизме
под лучшее пиво Европы.
Нектар
Прежде, чем спикировать при боковом ветре,
пустельга набирает высоту, еще не зная цели.
Писец не успеет выдавить на глине список ее побед.
Пишет он быстро, таких-то ловких на пальцах руки,
влажная глина податлива и лежит неподвижно,
он