Заметив, как заходили ходуном мои челюсти, Нудс разразился диким хохотом.
– Брось, Хоткинс, это не твое амплуа! Роль вампира – моя прерогатива.
Это было просто невозможно терпеть, и я не стерпел бы, но в этот момент ребята подожгли хижины, все вокруг заволокло едким дымом, и мне стало не до Нудса. Следовало быстрее уносить ноги, что мы и сделали через минуту, однако бдение в засаде ни к чему не привело, – ни одна вьетнамская душа не явилась на пепелище.
Солнце давно село, и мы поднялись на какую-то скалу, серевшую в сумерках. Ее вершина была подходящей, и нам пришлось провести там ночь, впрочем, она оказалась восхитительной.
Это была моя первая ночь во вьетнамских джунглях. Звезды мирно висели в небе как нью-йоркские фонарики на Рождество, теплый ласковый сквознячок служил одеялом, однако несмотря на умиротворяющую обстановку меня не покидало странное чувство. По опыту я знал, что такое чувство неизменно подступало к моему сердцу, если кто-то тайно наблюдал за мной со стороны.
Ранним утром Нудс отсек голову змее, забравшейся в ранец с рацией, после того, как радист, молодой крепкий парень, кровь с молоком, едва не упал в обморок, увидев среди своих вещей две пытливые блестящие бусинки. Змея оказалась совершенно безвредной, это был местный уж или может быть полоз. Он забрался в ранец, почуяв запах консервированного молока, которое просочилось из фляги, так как наш уважаемый радист по невнимательности или от усталости плохо завинтил пробку. Уж прельстился на сладкое и лишился головы.
Предыдущий день вымотал нас, поэтому неудивительно, что мы снова заснули, и проснулись лишь тогда, когда солнце стало припекать наши стриженые затылки. Точнее сказать, первым проснулся я, наш часовой естественно спал без задних ног, и если бы вьетконговцам вдруг вздумалось напасть на нас, они взяли бы нас милыми и пушистыми.
Настроение было хуже некуда. Мне приснился нехороший сон, и он все никак не выходил у меня из головы.
Я, совершенно голый, иду по многолюдным улицам Сайгона, кругом одни вьетнамцы. Мужчины недобро скалятся в мою сторону, старухи осуждающе качают головами, зрелые женщины заметно напрягаются, молоденькие девушки прыскают со смеху, краснеют, но продолжают пялиться в то место ниже пупа, которое так сильно отличается от того, что есть в том же месте у них. А я с широкой доброй улыбкой пытаюсь заговорить, что-то объяснить, доказать, убедить, однако все бесполезно, меня никто не слушает, мои слова просто сотрясают воздух, вот и все. Противное это ощущение, когда ты хочешь идти, а натыкаешься лбом на стену. Я говорил им, что, вы, мол, не смотрите, что я голый, вы послушайте, что я говорю, это главное, однако в ответ все либо поспешно отворачивались,