Извечная дилемма. Все так и было бы, любимая. Но ты не явилась мне ни в одном из своих обличий и смыслов.
Этот бордовый будто тоже синий
Есть особый страх глубоких ночных часов, когда лунная яркость, тишина и холодный зной приближаются к пределу, когда Пан играет на дудке, когда день достигает высшего своего накала.
Чуть не испортив электронный ключ, как он портил девственниц, Артюр Рембо проник в номер Hôtel Costes. В течение года или уже дольше он колол и мял постель чаще, чем писал. В городе мрака и вихрей им не было найдено лучшего способа убивать время, чем будучи самому убитым. Всем творцам ставят в укор, что они ставят себя выше остальных. При жизни. Это может показаться слишком очевидным, но их талант просит обратного, а именно – затеряться в толпе, стать бессмысленным сейчас и в итоге, переродиться в липкий атрибут зауми. Светлее всего перед смиренной гибелью. Я ощущаю это на собственном опыте, который только и делает, что горчит. Как итог: я на свободе взаперти.
Он все еще помнил, как за продольным баром персонал отеля что-то прокричал ему, сидящему c другой стороны стойки. Жирными пальцами нерабочей руки он пытался нащупать бумагу с ручкой, потом ведь забудет, но наткнулся только на.
– Да не дергайся ты, ты мне мешаешь. Если не можешь поставить мне три раза за ночь – свободна. Вот так, да. Да, мне так нравится, как ты не останавливаешься… Чего ты улыбаешься в обе щеки? В смысле ласкать? Я поссать не могу. Абсолютно, сука.
Мы употребляем его ровно девять раз, чтобы эти девять кругов стерли нам воспоминания. Каждый ее сантиметр горит, ее тело в поту, ей сводит ноги. В моих глазах от нее исходит пар. Она ищет презервативы. На комоде, где-то в книге. На той странице, что едва ли посвящена тебе.
Такое развитие событий, такую бессмыслицу мне обычно не жаль. По тебе не текла и не сохла муза, Артюр. Она в тебя высморкалась.
Пылай, девочка, гори хоть до полудня.
Продолжительная вспышка фотоаппарата, и вот тебя вновь не существует.
Трубка ненадолго липнет к уху. «Ничего мне от вас не нужно, забудьте мое имя». «Хотя постойте, подождите». «Мне плевать, где вы достанете мне усилитель». «Мне нужна от вас хотя бы гитара, я и без него перегружу все звучание этого мира». «Не вы одни знаете, какое сейчас время суток, мсье, именно поэтому я предлагаю вам не деньги, а свои лучшие побуждения в обмен на риф». «Если вы откажете мне». «Нет, вы именно отказываетесь». «Как вы не понимаете, только музыка должна была спасти мне жизнь этой ночью». «У музыкантов есть музыка, голос, даже слова… У меня же только последнее».
Я не умею играть на инструментах, как и не умею слушать. Я все так же кладу свою жизнь на то, что ко мне не относится и мне не принадлежит.
Мигрень с детским рвением забрала ясное мышление, предмет его необсуждаемой гордости, сделав рафинированным, лоскутным. Сконфуженный