– Бедненькая! Ты же ведь, Янина, белоручка. Грех тебе с тряпкой возиться. Такие пальчики нежные, как лепесточки роз…
– Ой, не смешите-ка меня!
– Тебе приличествует, – говорил ей Гарик, – быть актрисой, читать монологи, разыгрывать сценки, по-моему.
– Да-да! – поддакнули и друзья.
– Ну вы сразу хотите поставить меня на пьедестал… Носом не вышла…
– Да это мы – носатики… А у тебя – шик – модерн… Все в ажуре.
– А что касается сценок, то и здесь их хватает…
Что верно, то верно. На каждом углу толклись, тусовались торгаши.
– Нам графьями все равно не быть. Продай, говорю, сервизик, шмот, – уговаривал ершистый покупатель продавца у столика с мелкой продукцией.
– А вдруг?.. – рисовался продавец. – Все сполна вернется еще…
– Когда рак на горе свиснет, дорогуша. И не для нас… Наш загад не бывает богат.
– Верно ли говорят, что у человека нет судьбы-знамения?
– У меня-то точно нет. – Лева был говорливый, смешной и веселый и даже проказливый, очень быстро говорящий – только успевай схватить суть того, о чем он говорил. Относился ревниво к тому, если его не замечали, не выделяли.
– А что с твоим пальцем, Левочка? – спросила Яна. – Вижу: забинтован…
Друзья засмеялись. И сам Лева – тоже.
– Крыса тяпнула, – признался он, краснея.
– Что, всамделишне? Не сказка?..
– Я не вру. Вчера по малой улочке топали. Вижу: в окошке подвала висит крыса – уцепилась лапками. За прутья металлические. И осматривается дурища… С ходу я взял и сунул ей в морду горящий окурок папироски – потушил таким образом… Она взвилась и цапнула меня за руку. Негодная тварь… Теперь из-за нее и ходи почти месяц на прививку…
– Жуть, Левочка! Вот оставь вас без догляда – вы без происшествий не обходитесь.
– «Дурак! – сказала мне и сеструха, – мог еще и желтуху схватить по легкомыслию». Она у меня тоже умная, как все женщины.
– Уж заведомо. Не геройствуют.
XXII
Исторический факультет Герценского института, куда о зачислении Французовой, как было принято, ходатайствовал перед ректором студент-старшекурсник, был на Большой Посадской улице (на Петроградской стороне). Ректорат, поддерживая идеи Рабфака, ссылался на то, что в стране очень мало подлинной интеллигенции, склонной помогать в образовании рабочему классу, а его надо образовывать по-настоящему в первую очередь на исторической основе. Яну определили в студенческое общежитие, шумное, многоголосое; у нее, охочей потолковать о выставках, нарядах и многом другом, очень скоро нашлись единомышленники и союзники. В особенности подвизалась около нее дружески троица этих еврейских парней – Гарик Блинер, Лев Кальман и Иосиф Шнарский – рассудительных и заводных. Она чем-то их прельщала,