Завидев цезариссу, человек в шапочке, стоявший справа от Толстого Шъяла, заиграл на каком-то музыкальном инструменте с длинной шейкой и щипком. Издаваемая им мелодия вытекала медленно, как духи из опустевшего флакона.
Оборванец сказал что-то на своем неразборчивом языке. Толстый Шъял вяловато склонил голову набок, его глаза цвета ржаного хлеба выпялились на Меланту, отчего девушка поежилась и непроизвольно огляделась, тщившись увидеть рядом спасительный улыбку Луан.
– Меланта! Дать мне разглядеть вас, ради Солнца! – сказал Толстый Шъял, повернувшись к ней всем телом и подложив под голову руку. «Кажется, он хочет, чтобы я подошла».
Джорк поманил ее рукой, подтверждая ее догадку. Мели сделала несколько шагов вперед. Она хотела поклониться, как ее учили Серджо и Луан, и уже было приоткрыла рот, чтобы соврать, как она рада этой встрече, но Шъял поднес толстый палец к губам и велел помолчать:
– Тш-ш-ш! – После чего показал на музыканта.
Человек в шапочке перебирал струны и мелодия, выскальзывающая из-под его пальцев, поглощала внимание. Так, наверное, играют чужестранцы, подумала Мели, она ничего подобного не слышала еще, и вообще, находясь в Фаянсовом Дворце, знала очень мало о музыке за его пределами.
Музыкант отличался красивым лицом. Его подбородок то опускался, то поднимался, повторяя медленную вытяжку нот, закрытые глаза оформляли не тронутые сединой брови. Он был молод и искусен, управляясь с инструментом, как с оружием, призванным не убивать, а всего-лишь покалывать нервы.
О нем в последнюю очередь можно было подумать, как о варваре из Вегенберга: в выглаженном коричневом кафтане он напоминал собой скальда, приезжего с северных провинций Империи. Северяне иногда посещали Фаянсовый Дворец, поэтому у Мели было, с чем сравнить.
Его музыка текла, как вал, и разливалась нотами, будто бегущая по скалам вода – через секунду она вышла из того медленного вступления и, не останавливаемая ничем, кроме воли музыканта, приближалась к концу.
Молодой человек пробежался пальцами по струнам. Мелодия еще раз прошла сквозь добрую половину нот, напоследок взвихрилась, с последним вздохом ускорилась, и угасла, как маленькая свеча…
Открыв глаза, музыкант посмотрел на Меланту с такой очаровательной улыбкой, что девушка покраснела, и на миг забыла как о Толстом Шъяле, возлежащем на лектусе, так и про охраняющих посла варварах. Ей хотелось, чтобы он сыграл еще раз. Не только потому, что играл он лучше всех рапсодов во дворце, но и поскольку, пока он играл, Толстый Шъял не напоминал о своем существовании.
– Вот! Вот! – хлопая ладонями сказал Шъял, и,