– Ты же понимаешь, что документы стоят несколько тысяч? – спрашивал Исаак, жуя яблоко. – После двадцать пятого июня, говорили, подняли. Около четырех теперь стоят, и те с плохой печатью. Квадратная синяя печать, – он задумчиво встал из-за стола, повернул к себе лист с расчетами Урсулы. – Со всей ситуации и тебя я имею… десять злотых ровно, без грошей, но с привилегиями в неделю. Тогда, получается, для того, чтобы купить дешевские документы, я должен как-то прожить с тобой… Черт побери! Четыреста недель!
– Кошмар какой, – Урсула наклонилась и посмотрела на цифры. – Нет, не вздумай. Надо что-то еще придумать, подожди… Но ты же можешь заработать хотя бы еще двадцать злотых. Итого, получается… Считай, считай!
– Сто тридцать три и три… Тут ни тебе, ни мне, а, значит, мне. Тогда сто тридцать четыре. И этого много, – Исаак пожал плечами и сел обратно. – Плати больше, что уж говорить…
– Я не могу платить больше. Сам думай. Торгуйся, воруй. И не вздумай у нас. А для начала вообще выйди отсюда и не убейся. Кстати, – девушка взяла лист, карандаш и начала рисовать схему чего-то, – ты мне будешь нужен для одного дела.
На бумаге схема пресловутого Малого гетто. Исаак (все по тому же договору) обязан был раз в два дня навещать там Тадеуша Мицкевича и передавать собранную Урсулой посылку с едой. Но для начала необходимо было найти самого Тадеуша в одном из десятков работрядов или хотя бы точное свидетельство о том, что он погиб: «Учти, я узнаю, если ты соврешь или сожрешь хоть что-нибудь». На требование о дополнительной плате за сложность поиска, Урсула отвечала однозначным отказом.
– Ухажер твой?– снова принявшись за яблоко, усмехнулся Исаак. – Или ты его ухажерка? Это важно.
– Ни то, ни другое. Мы выросли вместе, соседи.
Он, перестав жевать, мрачно и внушительно посмотрел в ее глаза. Урсула даже стушевалась, не понимая, что плохого она сказала, раз Исаак вдруг так переменился:
– Значит, и то, и другое, – сказал он тихо. – Что ж, бойся поклонников.
Шторы все также лежали на балконе. Девушка боролась с ними, пытаясь выправить и повесить, слабо ожидая помощи от Исаака, но тот оставался в комнате и держал одной рукой кусок, волочившийся по полу, чтобы самому не запнуться. Он снова ел и на просьбы девушки прекратить лишь отвечал: «Боюсь цинги». Кусок становился короче, держать его уже не приходилось, и Исаак начал ходить по комнате, точно не в силах ею налюбоваться.
«Простота – хорошая штука».
Обычная квадратная комнатка Урсулы не напоминала такую же в квартире Вацлава. Она не была холодной и «казенной», и, хотя не располагала особым вкусом, имела какое-то чисто девичье очарование. Кровать, заправленная без складочки, с двумя цветными подушками, пахнущими свежим бельем и чем-то сладким. «А под ней пыль, показушница». Книжный шкаф, слишком массивный для общей легкости обстановки, а в углу огромный кукольный дом. Самодельный, четырехэтажный,