Война с германцами шла уже почти два года, к ней успели привыкнуть, с ней даже освоились и некоторым образом сжились. Общий налет тревоги присутствовал, конечно, однако все старательно делали вид, будто все в порядке. Ведь на дворе лето… Надо им насладиться, несмотря ни на что!
В Териоках на перрон высыпали столичные пассажиры в коломянковых или полотняных костюмах, дамы в легких платьях. Все спешили сойти – поезд стоял не более пятнадцати минут, потом следовал в Гельсингфорс. Встречающих тоже было предостаточно. Некоторые, жившие подальше от станции или имевшие тяжелый багаж, рассаживались в брички; те же, чьи дачи находились поблизости, шли, перейдя железнодорожное полотно, пешком по улице Виертотие – Большой дороге, – растекаясь в боковые улочки и переулки.
Среди них был и Анатолий с сундучком своих пожитков на плече. Он отлично знал дорогу к отцовой даче, однако же Дмитрий Ильич Башилов все же прибежал встречать сына, хотя и опоздал к приходу поезда.
– Почему приехать-то решил? – спросил он вместо приветствия.
Анатолий опешил:
– Ты что, не рад?
– Рад, конечно, – улыбнулся отец, словно спохватился. – Просто неожиданно как-то…
– Да вот так вышло, – пожал плечами Анатолий, чувствуя себя непрошеным гостем.
– А ты возмужал, – сказал Дмитрий Ильич, наконец обнимая сына, но Анатолий встретил эти слова иронической улыбкой.
Весь год он усиленно занимался в гимнастических залах, тратя на это чуть ли не все карманные деньги, выдаваемые отцом (отчего и жил в самых плохих условиях, в самой жалкой и полунищей коммуне), дважды в неделю посещал манеж, уделяя спорту чуть ли не больше времени, чем учебе. Ну что же, он окреп, фигура его приобрела вполне атлетический вид, однако лицо не изменилось – это его ненавистное личико!
Родители Анатолия были людьми привлекательными, но внешность их отнюдь не могла считаться эталоном классической красоты, поэтому они только диву давались, глядя на своего сына, который обладал тонкими, почти девичьими чертами и такой нежной кожей, что при малейшем волнении щеки его заливались ярким румянцем – «цвели как маков цвет», по выражению одного из его приятелей, которые его искренне любили за добродушие и щедрость, однако никогда не упускали случая посмеяться над его исключительной красотой. Прозвище его на факультете было Гиакинф[14], и хотя Анатолий, заслышав его, немедленно лез в драку, всерьез его никто не бил, потому что рука не поднималась изувечить эти поистине совершенные черты.
Впрочем, о том, чтобы себя изуродовать, Анатолий и сам не раз помышлял, потому что искренне ненавидел свою обворожительную внешность. Однако самому резать себя бритвой было бы, во-первых, унизительно и глупо; вдобавок он вообще не пользовался бритвой, потому что на его по-девичьи гладком