Пусто, ветер гоняет грязные целлофановые пакеты. Противоположная сторона, что перед моей, последняя. Вдоль нее и двигался. Вот и крайний гараж. За его углом ворота, которых давно нет. Только два железных столба остались. Все собирались сброситься да электрический шлагбаум поставить, но потом передумали. На кой хрен он сдался? Это же тогда и охрану надо ставить, чтобы не столько гаражи, сколько сам шлагбаум охраняли. Ночью ведь тут кого только не шляется. Просто так сломают. Из удали молодецкой. К тому же через гаражи еще сквозной проезд. Раньше-то его не было. Там, за нами, воинская часть стояла. Режимный объект. И не то чтобы полноценная часть, но что-то типа штаба было и плац. Если честно, никогда не интересовался, что там служивые делали, но раз были там, значит, надобность была. В девяностых все, понятное дело сократилось и куда-то делось. Остался плац, здание не то штаба, не то еще чего-то, да пара непонятных строений. Охраны нет, вот и начали ездить через ту сторону. А тут мы со своим шлагбаумом… нет, как пить дать сломали бы.
Заглядываю за угол. Там должна быть асфальтированная дорога, которая ведет к нашему кооперативу, вдоль девятиэтажного дома. Должна, но, походу, не обязана. Нет той дороги более, как нет собственно и дома, вдоль которого она когда-то шла. Дом рухнул набок, погребя под завалами проезд. Впереди было дикое нагромождение бетонных обломков и торчащей арматуры, пополам с обломками мебели и прочего теперь уже мусора. И тут до меня дошло, что же сразу показалось неправильным. Чего не хватало глазу. Выше нас дома стояли. Они практически нависали над гаражами, а теперь чистое и голубое небо, ничего не загораживает. Вот тогда-то и подкосились ноги, в груди сердце гулко ухнуло и начало сбоить. ДОЧЬ! ИРИШКА!
Задыхаясь, остервенело карабкаюсь по грудам изломанного гравитацией бетона, спотыкаясь и падая каждую минуту. В голове одна мысль. Что же за отец я такой? Землетрясение, дома рушатся, а я валяюсь в гараже, консервы трескаю! Козел, а не отец! Отвык думать в первую очередь о семье. С тех пор как перестал быть им нужен, прошел не один год. Думать только о себе приходилось. Но ведь это меня не оправдывает. Жена-то ладно, у нее теперь есть кому позаботиться. Но Иришка, Ириска сладкая, моя дочь, кровиночка. Плохо вижу от злой влаги, что навернулась на глаза. Злюсь на себя.
Ругаю последними словами и лезу, карабкаюсь на груду битого бетона. С вершины этой беспорядочной груды обломков должно быть видно, что стало с домом, в котором я когда-то жил.
Вот и она. Не Эверест, но запыхался уже. Хватаюсь за торчащий кусок арматуры,