– Да как ее теперь найдешь, – шмыгнул носом Бочкин.
– Найдем, я знаю, как!
Колонна шла вторые сутки. Обессилевшие военнопленные, еле передвигая ноги, кашляли, тихо переругивались и плелись, понурив головы. Алексей шел со своим экипажем в середине колонны и поглядывал по сторонам. Стыд жег его изнутри, сердце колотилось так, что казалось, его звук слышали даже конвоиры. «Плен, – билась в голове его мысль. – Плен, плен! Я же командир, я же должен был принять все меры, чтобы спасти или уничтожить танк. Но я вместе с экипажем попал в плен. Пусть обезоруженный, оглушенный, но все равно попал в плен».
Терзаясь от стыда, Соколов все равно успевал смотреть по сторонам. Он увидел разбитую табличку, на которой по-немецки было написано «Берсенево». Алексей вспомнил разговор двоих немецких офицеров, которые говорили о Берсеневе как о фильтрационном лагере для советских военнопленных. «Что-то нас ждет дальше», – подумал Алексей. Что будет с ними здесь, он не знал сам и не хотел вселять тревогу в сердца танкистов. Судя по их лицам, тревожных мыслей у них хватало и без него. Наверняка каждый думал о доме, о родных, о том, смогут ли они вернуться когда-нибудь к ним.
Резкими криками и ударами прикладов конвоиры повернули голову колонны на проселочную дорогу. Метрах в ста впереди были видны вкопанные в землю столбы, переплетенные колючей проволокой. За столбами двумя рядами выстроились дощатые бараки и пулеметные вышки охраны. Шаркая ногами, военнопленные медленно входили в распахнутые ворота. Проходя мимо бараков, они видели через открытые двери внутри трехэтажные нары, на которых сидели и лежали красноармейцы. Большинство в рваной и грязной форме, многие без обуви.
Самый последний барак оказался пустым. В него и стали загонять прибывших. Соколов и его экипаж заняли нары в самой середине барака. Бабенко уселся и опустил голову. Логунов сразу улегся и накрыл голову рваной грязной подушкой. Коля Бочкин сел рядом со своим земляком и стал крутить головой по сторонам, разглядывая соседей.
Алексей в задумчивости стоял рядом и тоже разглядывал соседей. Он увидел нескольких командиров с кубиками в петлицах, одного политрука, но большей частью это были красноармейцы и сержанты со стрелковыми эмблемами.
Плохо струганные столбы, настеленные доски, на которых комками лежали набитые соломой матрасные мешки. Вонь немытых тел, запах прелой соломы и грязного тряпья стояли в воздухе. Но больше всего томила неволя, угрюмость сотен людей, согнанных сюда насильно. Большинство смирилось с неизбежной смертью, с пленом, кто-то страдал от стыда. Говорить ни о чем не хотелось. Алексей понимал своих танкистов: уныние было на грани отчаяния. Лейтенант и сам боролся с этими чувствами. Но старался держать себя в руках. Никакие серьезные мысли о том, как можно вырваться из плена, в голову не приходили. Соколов