Мать встретила их, как обычно, в линялых джинсах и спортивной рубашке, открывавшей ее по-молодому плоский живот. Тяжелые, слегка рыжеватые волосы пышной гривой ложились на прямые узкие плечи. Все это отчаянно не вязалось с надменным, до сих пор очень красивым, истинно древнегерманским лицом какой-нибудь героини «Нибелунгов».
– Привет, ма, – улыбнулась Кристель, по обыкновению восхищаясь, раздражаясь и удивляясь одновременно, и потянулась поцеловать ненапудренную щеку.
– Тише! Разве ты не видишь!? Она спит! Только тут Кристель увидела на руках у матери крошечного спящего щенка – черного, как смоль, фильда[11]. Этого еще не хватало! Кристель любила собак, но отвлеченно, лишь признавая их благородную красоту и удивительное разнообразие. Порой они с Карлхайнцем ездили на престижные выставки, а однажды даже купили написанную маслом картину, где представитель национальной породы стоял в высокой стойке на прихваченном осенью лугу. Но собака дома?! Кристель устало села в белое кожаное кресло – мода семьдесят первого года.
– И что же случилось, что за срочная необходимость приезжать?
– Как, разве тебе не интересно посмотреть на эту прелесть? – Атласные брови матери изумленно поползли вверх. – Это редкий экземпляр, ее прабабушка…
– Ах, мама, я счастлива, что ты можешь позволить себе так свободно распоряжаться своей жизнью, но я… – тут взгляд Кристель упал на дядю, который ласково и осторожно гладил черный комочек и робко улыбался.
– Как Полкан, да? Помнишь?
Адельхайд нахмурилась.
– Зачем тебе это, не понимаю. Я всю жизнь старалась избавиться от этого, хотя мои впечатления куда меньше твоих. Ты просто мазохист, Райхи.
Хульдрайх опустил глаза, но руки не убрал.
– Хорошо, я вижу, вам мое приобретение не по душе. Тогда пойдемте выпьем кофе. Энрике прислал мне какой-то новый сорт, прямо из Колумбии. Кстати, он собирается появиться, и вам придется взять Гренни, ты же понимаешь, – мать откровенно и томно выгнула плечи, и Кристель поспешила отказаться от предложения, представив себе, что за чашкой кофе Адельхайд в своей достаточно циничной манере пустится в рассказы о последнем любовнике. Разумеется, она понимала, что для поколения матери, когда-то сбросившего с себя оковы ханжества и пуританства, секс был фетишем, божеством, которое требовало все новых и новых жертв. Но для Кристель секс был уже не тираном, а, скорее, приятелем, с которым можно было дружить, а можно и лукавить, даже заключать кое-какие договоры, поэтому то значение, которое мать придавала абсолютному раскрепощению, казалось ей странным и преувеличенным. Однажды она с трудом поверила своим ушам, когда Адельхайд поинтересовалась у Карлхайнца, не намерен ли он на пару недель уступить Кристель