что у вас нервы, золотая свадьба и уважение с подписями. Мне нужно понимание. Он же ребенок, он должен кричать. Я же не могу его подушкой накрыть. Может быть, у вас принято подушкой и над газом держать, знаю, есть такие, но мне нужно время.
(Стук, крик.) Вре-мя!
(Устало.) Мне нужно время, мне нужно…
(За стенкой слышится, что громко включили телевизор.) Спасибо.
(Крик.) З-зззз-з. Молодежь переехала, теперь меня окружают старпёры, которые день и ночь дома, выстраивают график, как им угодно. А удобно им в точности то, что неудобно мне. Не любите ночью спать. Нормально. Ночью не спят, смотрят до самого утра телевизор, хотя, может быть, и спят под Олимпиаду, кино не для всех. При этом бормочут, бормочут… Вперед. Бл. дские лыжники. Бл. дские конькобежцы, бл. ские боксеры, бл. дские футболисты. Мимо! А ты чего телишься? А под утро другие соседи радио слушают. И все это в ответ на наш крик.
(Крик.) Баю-бай, засыпай, а то соседи к нам придут, свою колыбельную споют. Только эта колыбельная не настоящая, а поддельная.
(Громко.) Правда же?
(В ответ стук, как в азбуке Морзе, – точка-тире, точка-тире.) Вот так живешь, не видишь соседей и кажется, что их и нет вообще, что там пустая стена. Как будто мы находимся в картонных декорациях. А там нет ничего. Весь этот звук – он записан. На нас направлены камеры, снимающие фильм, в котором мы спим, пытаемся уснуть. Чтобы потом его смотрели и под него спали. А что, большинство фильмов как раз для того и нужны, чтобы спалось как надо. Ретуширует ту реальность, в которой они живут. Мы спим, смотрим сон, в котором тоже спят. Уснул. Вот же уснул.
(Телевизор делается тише.) Вот же уснул. Сперва с животиком мучились, потом не мог угомониться. А что сделать, если вечером не могу не выпить глоток. А потом другой. А утром понимаю, что не надо было – его, маленького, кормить снова и снова нужно, а я выпила, в груди не молоко, а ядреная простокваша. Остаются смеси. Ах, эти смеси… В них натолкают разного, от чего и пучит и выворачивает. Прочитаешь состав, хочется выбросить, а он-то тянется, вот и даешь. И укропная вода не помогает. «Эспумизан» извела. Потом даешь слово, а к вечеру повторяешь после ужина, а ночью открываешь новую банку и разводишь, морщась. И снова обещание, и еще одна банка. По-другому невозможно. И снова крик, и снова этот взгляд: «Помоги мне, почему я кричу? Мне это неприятно. А-а!» Блин! Я сдерживаю себя, чтобы не сказать какую-нибудь гадость. З-зззз-з. Так и просится наружу. Такие мысли. З-зззз-з. И про падение, и желание свернуть шею, проколоть глаз. И про окно. И подушкой.
(Успокаивается, всхлипывает.) Вот так. Я тебя люблю, только когда ты кричишь и не слышишь моего «ради бога!», то мне хочется ударить тебя так, что… тихо, тихо. Надо выпить.
Кладет ребенка, уходит, ребенок издает крик во сне, за стеной резко включается и выключается телевизор, она возвращается с бокалом, оправдываясь.
А что? Папки нет и не будет. А живот – это у нас семейное. Мама – чуть что, все своей сестре отдавала: и обед, и ужин порой, та же была младше, а отец – он так и умер от переедания. Весь день ничего не ест, а вечером придет и как наестся! Вот и ушел в тот мир сытым. Я к нему еще перед сном подходила, чтобы
