3.
Гроб в деревню отвез Миша. Сережка ни на секунду не отходил от Иры. Действительно порядочная армия родственников собралась на кладбище, ехали они в заказанном Ирой автобусе следом за Мишиной Газелью. Все что-то говорили, некоторые плакали, все много пили. Ира, Сережка и Миша стояли посреди этой толпы, как архитектурная композиция, никто к ним не обращался, их обходили, через них переговаривались, и только когда копари закончили свою работу, все глаза устремились к ним. Ира сказала спокойно:
– Садитесь в автобус, кафе заказано в городе.
И все пошли занимать места в автобусе. К Сережке подошел какой-то оборванный и заросший недельной щетиной человек:
– Позвольте за упокой новопреставленной… – и просительно заглянул влажными телячьими глазами Сережке в лицо. Сережка держал пакет с «чекушками» и конфетами – как требовала расписка, всем желающим помянуть усопшую, но не числившимся родственником или коллегой, полагалось дарить этакий комплект: 0,25 л водки и горсть конфет. Дурацкий барский жест. Ира предположила, что это требовалось только с одной целью, чтобы большая часть накоплений матери была потрачена на нее же, а не досталась Ирке. Сережка не верил, но кто ж их знает? Родственнички и правда к Ире отнеслись как к обслуге, как к наемной распорядительнице похорон, даже не снизошли до разговора. Единицы подошли к ней поздороваться, да и то сделали это сухо, с оглядкой, не заметил ли кто их рядом с Ирой.
Итак, все поехали в кафе. Маленький оборванный человечек помахал им на прощание. Он несколько раз перекрестился правой рукой, в левой держа разномастные конфеты. Из кармана заношенного пиджачка выглядывало горлышко водочного шкалика. Он что-то добродушно лопотал, кивал головой, но никто не обращал на него внимания.
Газель и автобус остановились у кафе. Пассажиры выходили из автобуса по большей части нетвердой походкой, непохоже было, что банкет затянется.
Столы были уже накрыты, Ира встала, подняла рюмку, нерешительно кашлянула, взяла себя в руки и сказала вполне официальным тоном:
– Светлая память, – подняла руку выше, как бы призывая всех присоединиться. – Вспоминайте о ней хорошее, а я не буду вам мешать, нам пора, – выпила, Сережка тоже выпил, оба поставили рюмки на стол и собрались уходить.
– А ты-то сама ничего хорошего не вспомнишь о матери? Так и будешь чуркой стоять?
Все повернулись в сторону говорившего мужчины. Это был один из братьев Иры, не то двоюродный, не то еще более дальний родственник. На него шикнули, но он не сдался:
– Нет, мне интересно! Пусть скажет хоть что-нибудь.
Сережка взял Иру за руку, пальцы ее были холодными.
– А может у тебя есть вопрос поконкретней, Толик? – тихо, но без тени страха спросила Ира.
– Есть и поконкретней! – Толик был лет пятидесяти