– Так, объясняю про что «Как девственница»! Песня про пизду, которая до ебли сама не своя, с утра до вечера: «Хер, хер, хер, хер!..»
– Сколько это херов? О.о
Моя голова сузилась, а мозг забродил внутри черепа. Что-то вспоминалось. Очередная пьянка. Или?..
«Хм… Так сколько же это херов?..»
– Много.
– И как-то раз она встречает ёбаря с членом как у Джона Холмса! И типа: «Ого, малыш!», а он как Чарльз Бронсон в «Великом побеге» просто тоннели прокладывает! Ну и тут он начинает её драть по-настоящему: она чувствует то, что не знала раньше – боль! Боль!
– Чу? Тоби Чу?
– Ей больно!.. И больно, а больно быть не должно! У неё манда уже раздолблена! Но когда ебёт он, ей больно! Больно, как будто в первый раз! Боль напоминает этой бляди, каково это было в первый раз! Поэтому песня так и называется «Как девственница»!
– Вонг!
– Блять, дай сюда!
– Какого хрена ты делаешь? Верни книжку.
– Ты заебал, Джо. Отдам, когда выйдем!
– Что значит, когда выйдем? Отдай сейчас же!
– Последние пятнадцать минут ты сидишь и гундишь: «Тоби. Тоби? Тоби? Тоби Вонг! Тоби Вонг? Тоби Вонг. Тоби Чонг?» Тоби Шланг, твою мать! В левое ухо жужжат про Мадонну и её большой член, а в правое – про какую-то японку Тоби.
– Отдай мне книжку!
– А ты её спрячешь?
– Я сделаю с ней то, что захочу!
– Тогда пусть она побудет у меня.
– Эй, Джо. Может, пристрелить его?
– Хрен с ним!
– Пристрелить меня? Да у тебя очко треснет!
Заржали – и я проснулся. Оказывается, моё старое тело втиснулось между двумя пациентами, которые смотрели забугорный фильм. «Чо за херню они тут смотрят?» – удивлённо повилял я лицом, затем быстро выскочил к двери; сильная трещина расколола её пополам. Следы блевотины моей впитались в трещинки, но не пахли – воняло свежей белизной.
Скамейки во дворе пустовали, а в десяти метрах от них, по кругу поднимались толстые чёрные колья забора – он защищал здешних больных от внешнего мира; внешний мир же, посредством этого забора, защищался от здешних больных.
Я присел на скамью и посмотрел на больничное здание, ставшее серым и сгорбившимся от жестокого времени; таким был сейчас и я, разваливающимся и серым…
Где-то далеко, так далеко от меня, от больницы, были слышны двигатели машин: они гудели и звали меня будто к себе; слышны были тонкие крики птиц, которые моментально рассасываются в воздухе на мелкие частицы, те и не доходят до слуха, оставляя сидеть меня в вакуумном одиночестве.
И я напротив этой сраной психушки!
Я смотрел на неё и понимал, что я вправду сумасшедший…
VII
– Так как же её звали? – спросил у меня тот псих, с которым я очнулся у шахматных фигур; его звали Цезарем. Он сбил меня с мыслей, а сам что-то вырисовывал пальцами в пыли на стекле; потом остановился и произнёс своим низким голоском: – Неужели ты не помнишь? Смешно, старик…
Старик?