Тем временем мастер вытянула из-за ворота платья шнурок с ключом, вытерла о ладонь бородку и подступила к двери. Железо зазвякало о железо. Крац-крац. И снова – крац-крац. А потом – крац-крац-криц-ца.
Замок упорствовал.
– Подсвети-ка, – сказала Унисса. – А то до утра тут прокопаемся.
– Да, мастер Мару.
Эльга подступила к двери. На серое дерево легло золотистое пятно. Какой-то потревоженный паучок спрятался в щель между досками.
– Ближе. Ага.
Ключ сказал: крыц-крыц, и замок, отщелкнув дужку, обессиленно повис, словно и сам уже устал держаться. Унисса выдернула его из щеколды и толкнула дверь.
В протяжном скрипе темнота отступила от порога, открывая серые стены, заполненные букетами самых разных форм и размеров.
– Ну, вот, – сказала Унисса, подталкивая ученицу, – заходи.
Эльга подняла фонарь выше и шагнула внутрь.
Чихнул пылью коврик. В глубине дома что-то стукнуло. Свет пробежал по букетам, заставляя их вспыхивать потускневшими, но все еще живыми красками. Чужие лица внимательно смотрели с них на Эльгу.
– Не стой.
Унисса закрыла дверь.
– Здесь, конечно, грязно, – сказала она, – но это мы завтра с тобой поправим. Года четыре здесь не была.
– А чьи букеты? – спросила Эльга, переходя из прихожей через широкий проем в большую комнату.
Единственной мебелью в комнате была длинная скамья с резной спинкой. Несколько подушек на ней были проедены мышами. Горками лежал пух.
– Частью – мои, частью – мастера Криспа. Но листья, как ты знаешь, долго не держатся, – сказала Унисса.
– А это кто?
Эльга приблизила фонарь к большому букету в раме. На букете, вытянувшемся под самый потолок, стояла девочка с желтыми соломенными волосами – светлые глаза сощурены, губы упрямо сжаты, весь вид ее говорил, что она обижена, но старается этого не показать. На ней была длинная, до колен, накидка, выцветшая из синего в серый цвет. Коленки – голые. В ногах комочками лежали листья. На запястье зеленела печать.
Эльга подумала, что именно ее фигурку она видела через стекло. Какие уж тут кыш-стыш…
– А это, – Унисса встала рядом, и на лице ее появилась легкая улыбка, – это, милая моя, я. Лет пятнадцать, наверное, этому букету. Даже не знаю, как еще держится. По краям, видишь, совсем облетел.
Эльга подступила ближе, разглядывая крошащийся лиственный слой внизу рамы.
От букета горьковато пахло и до защемления сердца веяло желанием идти до конца. В девочке не было обиды, поняла Эльга. То, что казалось обидой, на самом деле являлось целеустремленностью.
С маленькой Униссой хотелось встать рядом.
А еще почему-то ее было очень жалко.
– Знаешь, – глухо сказала мастер, – пятнадцать лет – очень большой срок для букета. Редкие доживают до пяти, семи лет.
– А это вы сами набили? –