Ее будет ставить Новый фламандский театр.
Играть будут в театре «Анкеррёйт».
Декорация – нагромождение разного хлама, который я набрал в мусорных баках и в пункте сбора вторсырья.
То, что другие люди считают мусором, я использовал для моих декораций.
Иллюстрация перепроизводства в нашем обществе потребления.
У меня полно шрамов.
Это знаки ран.
Сегодня я фотографировал эти эротические пенетрации – по отдельности.
Может, мне надо устроить экспозицию из всех моих рисунков кровью и фотографий шрамов?
Единственный язык, на котором я отлично говорю, это «антверпенский».
И, видимо, меня невозможно понять, потому что в театре мне приходится повторять все по десять раз.
Неуверенность.
Страх провалиться.
Я не говорю по-французски.
А на английском я говорю, как Тарзан.
И как же мне выжить на интернациональной сцене искусства?
Рычать и визжать, как львы и обезьяны!
То есть остаться собой и следовать своим инстинктам.
Смогу ли я стать художником, который прячется за своими скульптурами и словами?
Но при этом пытается оставаться слугой жизни.
Моя семья – это какая-то греческая трагедия.
Моя собственная мать напилась и попыталась поцеловать меня взасос.
Большое искушение.
Все возвести в «проблему».
Я слушаю мои рисунки, нарисованные синей ручкой «Bic».
Я нарисовал много разных огромных рисунков биком и все заснял на четыре мини-пленки и записал на кассетный магнитофон.
Рисунок – партитура.
Симфония – рисунок.
Моя маска появляется, когда я становлюсь палачом металлов.
В период голода и страха в поисках истинного себя.
Сегодня с двенадцати часов я целовал улицы, двери, дома и памятники моего любимого города.
Каждые десять минут я кричал:
«Я люблю тебя, je t’aime, ich liebe dich, I love you».
В семнадцать часов акция завершилась.
Меня схватила полиция.
Мне разрешили объяснить мое поведение.
Видно же было, что я не пьян и не под кайфом.
Хотели отправить меня в психиатрическое отделение больницы Стёйфенберг.
Снова работа за деньги.
(Все, что считается в этом мире, – деньги.)
Снова рисовал буквы и цифры.
(Упражнение для силы и гибкости кисти.)
Я увидел на полу отрезанное ухо Винсента ван Гога.
Это было омерзительно, но при этом ослепительно прекрасно.
Все мое тело начало содрогаться, потом меня буквально вывернуло наизнанку.
Я блевал так долго, пока не исчезло ухо проклятого гениального голландца.
(Вспышка зависти?)
У