– Не дай бог до такого дожить, – пробормотал Серафимов. – Лучше пусть меня подстрелят в юные годы.
– Типун тебе на язык.
– Елки-палки, – Зайцев искал, куда бы поставить ногу. – Да как тут обыск-то вести. Тут бы не угробиться. Ног бы не переломать.
– Гляньте, – показал Крачкин. Стиснутый со всех сторон, виднелся рояль. На нем стояли и валялись, как давно упали и опушились пылью, фотографии в рамках. Все они изображали одну и ту же красавицу. Жизнь, которой давно уже не было. Моды, которые давно уже не носили. Она с густо подведенными глазами. Она в шляпе размером с колесо. Она в коляске, запряженной страусом. Она в авто. Она в обезьяньей шубе. Она…
Но сам Крачкин больше не смотрел на фотографии. Он озадаченно хмурился.
– Тьфу, – сказал Серафимов. – Как людям не стыдно?
– Правильно сделала. Зато в старости было что вспомнить, – выказал себя знатоком женской психологии Самойлов.
Взгляд Нефедова блуждал по горным нагромождениям мебели, нагая красавица в рамке не заинтересовала его.
– Тьфу, – повторил фотографии Серафимов, оправдывая поповскую фамилию.
Поднимая ноги, как журавли на болоте, все углубились в диковинную комнату. Наконец Зайцев добрался до кровати, на которой лежал труп. «Старая актриса. В этом всегда есть что-то печальное», – подумал он – в словах Серафимова была правда. На миг ему показалось, что легкая шаль вздымается дыханием. Нет, конечно, показалось. Протянул руку и за уголок отвел шаль с лица мертвой.
Сердце у него ухнуло.
Не было старухи.
Прекрасное нежное лицо было спокойно. Волны волос. Тень от ресниц. Капризный рисунок губ. Белые холеные руки с миндалевидными ногтями. «Да ей от силы тридцать с хвостом. Ну, сорок самое большое», – оторопело разглядывал ее Зайцев.
Было жутковато. Как будто перед ним лежала гоголевская Панночка.
– Эх, – покачал головой Крачкин, – Сик транзит глория мунди.
– Чего-о-о?
– Эх, Варя, – грустно-удивленно сказал Крачкин, глядя на убитую.
– Крачкин, знакомая?
Тот лишь покачал головой. Теперь у тела стояли все.
– Это же Варя Метель.
На него посмотрели Самойлов, Серафимов, Зайцев, Нефедов. Лица, как одно, напоминали костяшку домино «дупель пусто».
– Сопляки, – ответил Крачкин. – Вы даже не знаете, кто это.
Зайцев глядел на мертвое молодое лицо.
– Но хоть имя? Имя-то слышали? Вы что, в кино не ходили?
– Женский пол спрашивать надо, – пробурчал Самойлов. – Я такой галиматьей не интересуюсь.
– Думал, она померла давно, – пожал плечами Серафимов.
«Почему мы вообще решили, что едем к старухе?» – с досадой думал Зайцев, не любивший поспешных выводов – всегда вредных в работе. И сам себе ответил: потому что Россия, которая ее боготворила, ушла вместе со шляпами колесом, неуклюжими лупоглазыми драндулетами, адвокатами