А спустя три месяца свежим мартовским школьным утром я со свойственной мне эмоциональностью ругалась с девочкой по имени Алиса из-за чего-то, как нам тогда казалось, очень важного. Та самая, чьи родители несколько лет назад выручили нас с Яном, она с рождения была моей лучшей подругой. И единственный раз в жизни с моего собственного языка сорвались слова, которые я сотню раз слышала в её мыслях и ненавидела всей душой. Лучше бы набраться смелости и избавить от себя мир, раз жизнь ей так не мила – вот что я тогда сказала. И знаете, тем же вечером она последовала этому совету, закончив свою жизнь на дне широкой местной реки, где мы частенько купались летом.
– Я должна была сказать, что люблю её и хочу, чтобы она осталась жить. Я должна была так сказать, потому что это правда, – слова вырывались из меня сквозь рыдания, как в припадке сумасшествия я повторяла их снова и снова. Мне казалось, если продолжать говорить, то эта страшная реальность исчезнет. Иначе потолок моей комнаты вот-вот обрушится и похоронит меня под обломками глубочайшего раскаяния.
Ян гладил меня по спине, он не соглашался и не спорил. Исходившие от него запахи табака, меда и конюшни больно впивались мне в мозг, словно наказывая за то, что я могу их ощущать.
– Что именно ты чувствуешь? – спросил он, когда я подняла опухшие затуманенные глаза. Мне потребовалось очень много времени, чтобы подобрать всего два слова.
– Вину и отчаянье.
– Вину и отчаянье, – пробормотал он и достал из кармана что-то маленькое. – Что из этого тебе бы больше хотелось убрать?
– Вину. Но её я должна чувствовать, я хочу её чувствовать. Потому что…
Ян разжал кулак и показал мне маленького щенка из темно-желтого стекла, который сидел, подняв морду. Он взял мою ладонь.
– Тогда вину оставим. Я дам тебе эту собачку, и отчаянье пройдет. Наверное. Ну, я не уверен, что получится.
Я знала, что ощущаешь, когда Ян изменяет твое чувство. Но таким способом он не делал этого ещё никогда. Я сильнее раскрыла ладонь. Ян очень осторожно, затаив дыхание, поставил фигурку, я обвила её пальцами, и он коснулся моей руки. И, могу поклясться, будто сама природа дотронулась до моего сердца – спустя всего миг боль начала уходить. Она не пропала моментально, будто бы растворившись, но пережитое отчаянье отступало и оставляло след, как волна оставляет мокрый песок. Плакать больше не хотелось, мелкая дрожь и жар спадали, а истерично бившееся в груди сердце начало ровно и размеренно отстукивать свой ритм. В голове гулял легкий холодок, обдувая то, что осталось – чувство громадной и осознанной вины.
– Получилось, – не сумев скрыть удивления сказала я, – как ты… это сумел? Что мне теперь делать с этой штукой?
Щенок у меня на ладони, обычная стекляшка, начал издавать легкое, едва уловимое свечение. Будто бы у него внутри заперли малюсенький фонарик. Ян взял его и поднес