– Как скажешь, Коля. Ты хозяин – тебе решать. Слушай, а ты чего меня Николаичем назвал?
– Да, так, – отвечает, – к слову пришлось. Хотя… Почему бы и нет? Считай, что я тебя усыновил. Не против?
– Нет, – говорю откровенным признанием ошарашенный, – не против. Наверное, за, даже. Хреново сиротой быть. У тебя, кстати, Николай, родители-то есть?
– Есть, сына. Да не здесь. В деревне на Псковщине живут. Летом, если все нормально будет, съездим. Здорово там, речка чистая, лес… Э-эх. Ладно, я сейчас оденусь, и двинем. Полежи пока.
Минут через пять мы уже выходили из подъезда. Я удобно устроился в стареньком натурального дерматина портфеле, откуда наблюдал за пейзажами сквозь многочисленные прорези и протертости. Погода, Леша, стояла замечательная. Весна, мля, как сказал бы поэт. Апрель! Еще прохладно, но солнышко греет так, что снега уже почти не осталось. А птицы поют! Почки на деревьях набухли. Пахнет свежестью необычайной, даром что город.
Николай предложил прогуляться пешком, чтоб я на красоты полюбовался. К тому же, как объяснил, идти недолго – минут сорок, не больше. Вспомнил я троллейбус вчерашний, так мороз по коже, поэтому согласился с радостью.
Гид из Коли, похоже, вышел бы неплохой. Как он, Леша, говорил красиво, рассказывал мне о восстании Декабристов, когда Сенатскую проходили, о Монферране и маятнике Фуко, что в Исаакиевском соборе болтался, как я в коптильне, о Николае Втором и Петре Первом. Про поэта Есенина, которого в гостинице Англетер подвешенным за шею нашли… Много нового я тогда о городе нашем узнал. Заслушался, прямо. Растащился, как сейчас говорят. Так бы и кайфовал, кажется, вечно… Но мы уже пришли.
Парадная, куда вела высокая застекленная дверь, которую Николай открыл, приложив видимое усилие, коренным образом отличалась от нашего подъезда. Ни окурков, ни стекла битого, ни экскрементов, оставленных домашними животными и бездомными людьми. Что ты! Там, Леша, ангелочки лепные, да перила чугунные, причудливые. Лесенка мраморная со стертыми за пару веков ступеньками. Экзотика, в общем. Я сразу понял, что там, куда мы идем, меня есть не будут. В таких домах, Леша, холодильники не пустуют, а про полезность овсяного «геркулеса» речей самоуспокоительных не ведут.
Единственную дверь в третьем этаже после того, как Николай нажал кнопку звонка, открыла прелестная белокуро-черноглазая девчушка лет шести-семи.
– Здравствуй, Маринка, – приветствовал ее Николай, и мне показалось, что голос его потеплел как-то, нежность уловил мой чуткий слух.
– Ой, дядь, привет! – услышал я радостный детский крик, обращенный к нам. И в квартиру: – Мам, к нам дядь Коля пришел! Ма-ам, ты слышишь?!
– Слышу, Мариночка, слышу! Иду уже… Коленька, здравствуй. Я по тебе так соскучилась…
– Танюшка… я… Я тоже…
В подробности происходившего в прихожей углубляться не стану. Скажу только, что насчет несчастной личной жизни Николая я накануне ошибся.