…Позвоночник болел адски. Любое движение давалось с огромным трудом и отзывалось болью во всем теле. Единственное, чем можно было хоть как-то шевелить, – это руки. До укола обезболивающего оставалось всего ничего.
Дверь открылась, и вместо ожидаемой сестры милосердия на пороге возник отец Мартин. Он вошел в палату, а следом за ним – незнакомый человек.
– Вот, доктор, тот самый мальчик, – сказал отец Мартин.
– Что с ним? Вы же сказали, что он просто даун. А он не просто даун, он еще и калека.
– Да? А разве калека и даун не одно и то же? – удивленно спросил отец Мартин.
– Сколько ему лет?
– Пятнадцать. Он попал к нам новорожденным. С девяти лет его ущербность начала прогрессировать, и мы колем ему обезболивающее.
– Он говорит? Понимает, что говорят ему? – вновь спросил незнакомый человек.
– Нет, доктор, не говорит ни слова. А когда к нему обращаются, он на секунду застывает, а потом опять пускает слюни. И орет иногда. Видимо, от боли.
Незнакомец, которого отец Мартин называл доктором, потер подбородок и подошел к мальчику-калеке. Наклонившись, он пристально посмотрел ему в глаза. Мальчик с неестественно вывернутыми конечностями и выгнутой дугой спиной лишь на миг взглянул на доктора и застонал.
– Хорошо, отец Мартин, я возьму его. Подготовьте документы на перевод в мою клинику и усыновление. Вот имена и фамилии его новых родителей.
– А… – отец Мартин хотел что-то спросить, но доктор его прервал:
– Все в порядке, святой отец. После лечения у мальчика на самом деле будут настоящие родители. Все в рамках закона. – Доктор успокаивающе похлопал отца Мартина по плечу и вышел из палаты.
– Вот и все, парень. Доктор тебя подлечит и пристроит в семью, – зашептал отец Мартин, склонившись к мальчику. – Ты уж лишний раз не раскрывай рот. Лучше быть здоровым дауном, но в семье, чем калекой в приюте. Там тебе будет лучше, парень. И никому ни слова, договорились? Не дай им повода узнать, что ты не дурачок. Потом, когда попадешь в семью, потихоньку начнешь говорить. Договорились?
– Да, святой отец, – просипел мальчик.
Помня предыдущий опыт пребывания в ручье, Пятый нашел отлогий спуск. Он зашел в воду по колено и принялся быстро оттирать засохшую глину. Вымывшись, насколько это было возможно, Пятый выскочил на берег и принялся делать приседания. Дрожь сотрясала тело еще больше, чем утром при пробуждении. Немного согревшись и сменив прихваченный с собой пластырь, он оделся. Похлопав себя по поясу, Пятый с огорчением вспомнил, что никакого оружия