– Не по делу, значит?
Длинный сунул паспорт в карман, повторно вытянул меня в тьму пустого переулка, секунду-другую дал подышать и отдал короткое распоряжение:
– Завтра сидишь по адресу местожительства, против своего сраного Собора и ждёшь кого-то из наших. Никуда не дёргаешься, пока не приедут и не скажут слов. Это ясно?
Я кивнул, было ясно. И ещё было отвратительно страшно. Прежний градус, утекши в снежный сугроб, медленно отпускал: другой, глубоко внутренний, наоборот, накапливался и делился, множась, словно клетки голоногой инфузории, ещё не ставшей смертельной, но уже сделавшейся нехорошей и опасной.
Метро им. Ленина снова работало не на полный оборот. Быть может, оттого, что в эти дни шла всенародная дискуссия насчёт того, вернуть ли подземке имя Лазаря Кагановича или же оставить как есть, навечно закрепив это дело за мумией Ильича. С одной стороны, считали на имперском верху, это справедливо – не трогать святое. А с другой, если взглянуть на народную память ракурсно, то уже к середине девяностых её успешно подтянули обратно к Усатому, одолев противостояние колеблющихся и неверных, приглушив горластых и заткнув иных, всё ещё одолимых бесом правд и свобод, изолировав гордецов и довольно мягко наказав неугомонных. Лазарь, как-никак, соратник Виссарионыча, а не Ильича, и хотя он патриот не титульной нации, но для разнообразия, для справедливости исторического равновесия вполне сгодится.
В общем, в тот вечер я спешил домой, на Бауманку, где после смерти деда Моисея и мачехи его Анны Аркадьевны продолжал тянуть прописку в скудном одиночестве.
На метро не успевал. Начиная с 95-го, власть распорядилась сократить время работы общественного транспорта. Во-первых – для экономии всеобщего ресурса, во-вторых – чтобы не болтались в позднее время: я и остальной дурной народ. То и другое, решила власть, продуктивно скажется на воспитании личности гражданина, а заодно избавит столицу от вольнодумства в вечерние часы, самые опасные. Когда-то это называлось синдромом Жан Жака. А может, Фурье, или как-то ещё, близко к этому нерусскому определению. Но только нынешние всё это быстро стёрли. Вымарали так, что и концов не найти. И всё затихло, надолго.
Я тогда дослуживал ещё, не застал. А как пришёл с дембеля, уже после того как танки отдолбились по Белому Дому, то всё было кончено. Не сработали их башенные орудия, не дострелили. А кто в Доме прятался, те не только выжили, но и захвачены не были. Вышли на чистый октябрьский воздух свободными. И всё обратно повернулось, благодаря генералу Галкину, в ту пору заму тогдашнего Министра обороны. Он, говорят, те танки таманские, что на Дом целились, развернул в роковую минуту и на Останкино повёл, прямо через город – брать и занимать