Железные паруса. Михаил Белозеров

этот Вышибала, этот Хряк с кабаньим загривком. Теперь во всем этом голубом утре он больше всего заботил его, и Он не мог понять, чем, – то ли своей сытой уверенностью, то ли неспешной отрешенностью. И эта неясность была хуже всего. И только на склоне, за пышной зеленью, Он на мгновение остановился и оглянулся: двор был пуст. Точнее, он был абсолютно пуст, не было даже намека на движение за развалившимся крыльцом, с которого они сбежали, или пары поросячьих глаз из-за угла, обшаривающих холм, и уж конечно, – неуклюжей, мешковатой фигуры с оттопыренными ушами над стриженым затылком. Что могло, по крайней мере, означать две вещи: либо Толстяк еще не оправился от растерянности, либо принял какое-то решение и уже действует.

      Лучше бы я его видел, подумал Он, лучше бы я его видел… Если это охотник за людьми и что-то смыслит в таком деле, то обязательно будет обходить нас снизу за теми домами, а потом попытается перехватить где-то на центральной трассе, если, конечно, что-то смыслит… И снова в нем шевельнулась тревога, потому что неопределенность всегда бывает сродни предательству, ибо то и другое приходят неожиданно.

      – Все обошлось? – спросила жена.

      Она слегка запыхалась, а лицо у нее раскраснелось от быстрого бега.

      Для начала Он промолчал.

      Все это – ночевка в доме, где их прельстили, широкий мягкий диван, мраморный камин и толстый белый ковер перед ним, – было, конечно же, ее, только ее затеей, и Он уступил, как уступал многим прихотям, усматривая в этом некоторый элемент снисходительности к женским слабостям, впрочем, они так же были и его – в той же самой мере, потому что они давно были одним целым.

      – … ты ведь стрелял просто так? – спросила она с тайной надеждой.

      Она была слишком похожа на него, чтобы Он удивился ее реакции.

      По-моему, я так и не привык, подумал Он, и сейчас это случается не чаще и не реже, чем вначале. Просто люди встречаются с тобой и уходят – одни туда, где их уже ничего не волнует, другие – дальше, своей дорогой, если не хватаются за оружие и достаточно осторожны.

      – Мне пришлось сделать это… – ответил Он, заранее зная, какие у нее станут глаза. – Мне пришлось это сделать! – повторил Он, видя, как она внутренне отшатнулась.

      В чем они были разными – так, пожалуй, в этом – в ее непредсказуемости или, вернее, – в женской непоследовательности, которую Он понимал чисто умозрительно и к которой пытался приспособиться в той мере, в которой мужчина, вообще, можно приспособиться к нелогичным вещам.

      – А вспомни других, разве они были лучше? – Он сразу решил прекратить давний спор, потому что мир стал таким, каким стал, и давно не признавал никаких правил, и в нем можно было жить только по новым законам, и Он знал эти законы.

      – Мне надо было сделать это! – твердо произнес Он еще раз.

      Но она вырвала руку и отвернулась.

      – … и спорить некогда! – добавил Он, думая о Толстяке и представляя, что он уже покрыл половину расстояния