– Вот что, Демьян, – начал он. – Мы же с тобой знакомы со школы, как говорят, старые друзья, и много у нас было общего и, может быть, есть до сих пор. Мы же ведь помним свою малую родину, свою провинцию, – он вдруг сделал паузу в начатом разговоре, отвёл свой взгляд на окно, а потом так же неожиданно, как и остановился, продолжил. – А мама твоя мне звонила, всё спрашивала, куда ты пропал. Я ей ничего понятного не ответил, лишь успокаивал, говорил, что ты скоро выйдешь на связь, – он снова остановился, – вот только это уже месяцев восемь назад было, когда ты ещё в порядке был и я думал, – тебя скоро увижу, а ты раз – и пропал, совсем надолго. К телефону не подходишь, квартиру поменял; в университете говорят, что ты на занятия ходишь, стал даже очень активен на них, но вот только говорят, что ты ещё и идеями странными увлёкся, и я поэтому, когда неделю назад тебя в Летнем саду увидел, сразу захотел встретиться для разговора. Ну, теперь ты обязан рассказать мне, как своему старому другу, что же с тобой произошло за это время?
Всё это было сказано Каравановым слишком спокойно, без единой эмоции. Этот его тон был особенный, так как он не упрекал, не винил и не угрожал, но всегда пугал Пешкинского и заставлял его робеть, и, если был задан в таком тоне вопрос, он почти всегда отвечал правду. К тому же у Караванова была привычка всегда смотреть прямо в глаза человеку, которого он спрашивал, и в этот раз, ещё более, чем обычно, он впился в Демьяна своим пустым и пронзающим взглядом. Пешкинский, несмотря на то, что был очень голоден, а обед его уже ждал, начиная остывать, поспешил ответить.
– Да-а, – протянул он, – история эта очень длинная, здесь система целая. Если желаешь, сейчас всё и расскажу, возможно, заинтересует.
Караванов ничего не ответил, но повернулся боком, отвёл свой взгляд куда-то в середину зала и положил локоть на стол так, будто приготовился к прослушиванию длинной исповеди грешного человека. Пешкинский начал рассказывать:
– Я-то никуда не пропал на самом деле, лишь образ жизни поменял. А поменял я его потому, что новые совершенно взгляды на жизнь приобрёл, литературы «золотой» начитался, принципы новые принял. И принципы не только внешние, о которых я тебе сейчас же и расскажу, но и внутренние, более сложные, – он говорил очень быстро и нескладно, но, сделав небольшую остановку, чтобы вглядеться в лицо своего собеседника, стал говорить медленнее и чётче. Всё тело его задрожало.
– Внешние как раз таки очень простые. Это я всего лишь от телефонов и сети отказался, от транспорта почти, в квартиру более скромную, но старинную переехал и деньги всё экономлю. Лишь мания к такой еде хорошей осталась и к заведениям таким. Признаюсь – скверно, но ведь люди-то и раньше поесть повкуснее да получше